Пока «товарищи» лазили по клетям и амбару, запасаясь на зиму, хозяйка улучила минутку и быстро зашептала на ухо:
– Брось ты их, перебегай ко мне; им всё одно- конец, а я
тебя укрою, да и власти, я слыхивала, помилуют тех кто по
лесам бегает и на ком крови нет. А ты – не душегуб! Заживём своей семьёй. Глянулся ты мне с первого раза, а сейчас тебя никому не отдам!
Пётр отшатнулся от неё:
– Спасибо хозяйка за ласку, не лежит у меня к тебе сердце
и ничего с этим поделать не могу. Прости, если что не так!
Моя судьба на небе пописана, так что прощай, и не поминай лихом.
Пётр увидел как остекленели и зажглись злым огнём
зелёные кошачьи глаза Вилмы и искривились губы:
– Смотри, не оступись! Я измены мужу не простила и
твоей судьбой не только бог распоряжается. Комиссары на таких удавку наденут, да и я обид не прощаю. Подумай
крепко.
– Я, пока, своему слову хозяин и против сердца своего не пойду. И власть мне не люба и ты, извини, над чувствами моими власти не имеешь. Прости ещё раз, что у нас так
вышло. Тебя я не забуду.
В лесном лагере Петра приняли без радости. Лишний едок и сосед по лежанке. был только в тягость, а
настоящего лесного братства не случилось. Каждый теперь был сам за себя. Нутром и звериным инстинктом « братья» доходили до понимания, что противостоять крепнувшей власти комиссаров, увлекшим беднейший народ за собой, они уже не смогут- власть была решительной и жестокой и народа бедного в России расплодилось. Надежды, что «бог -не выдаст, так собака – не съест», с каждым днём, несущим холода, таяли, как дым от костров поднимающийся над лесом, сбрасывающим золотую и багряную листву и
зеленеющим изумрудной хвоей. Подмерзающая земля укрывалась разноцветным одеялом из листьев и трав, а остужающий кровь холод проникал в сердца и поворачивал мысли в поисках тепла. Дым предательски выдавал места убежищ, а по первому снегу для умелых «охотников» легко
читались следы зайцев и волков, и двуногих лесных обитателей с винтовками. Напряжённое ожидание каждого нового дня, который мог принести беду, будило и мысли
тяжело ложившиеся на зачерствелые души и порождало
конфликты. Самогон, добывавшийся у Вилмы, только
туманил мозги. Во время одного из застолий на котором присутствовала и Вилма, атаман в дикой злобе сорвал свою шашку со стены сторожки, где шумела унылая гулянка, и