– А ну стоять! – он вскинул руку с какой-то пукалкой – не то гладкоствольной «Сайгой, не то «Мосбергом», и пришлось изобразить ему двузубую вилку. Я не Ярмольник, но получилось у меня вполне убедительно. Разглядев мои поднятые клешни, боец снисходительно шевельнул ружьишком. Я уже понял, что это люди Петра Романовича и потому шагнул ближе.
– Свой я! Честное пионерское.
– Свой… Сейчас поглядим, какой ты свой… – оставив приятелей с ящиком, боец скакнул по ступеням, приблизившись, ткнул стволом в мою геройскую грудь. – А-а… Ты из этих придурков.
– Из психов.
– Чего?
– Мне бы пушку, в натуре. Хоть самый захудалый калибр.
– Губешки раскатал!
– Они же со всех сторон прут! Вас что, много?
– Не мельтеши, – меня отодвинули в сторону. Ящик был, по-видимому, достаточно тяжелый. Шоркая по полу обитым жестью днищем, его выволокли в коридор.
– Принесли? – кто-то уже бежал по коридору навстречу.
– Не все. Сейчас патроны затащат…
Гулко хлопнула крышка, на свет показался малютка автомат – не «Калашников», что-то более компактное, знакомое по западным фильмам. Впрочем, черт их разберет. Ни «Беретты», ни «Скорпиона», ни «Узи» я сроду в руках не держал. Кажется, начинался дележ, и я снова подступил ближе. Увы, меня снова оттеснили в сторонку – на этот раз чуть более корректно. Такие вот дела! Кругом рвалось и грохотало, а я был чужим на этом празднике жизни. Реветь от обиды я, разумеется, не собирался, однако меня все равно пожалели.