На которых искрились слезинки:
– Мы – необъятны…
Там вверху проплыли два облака —
Головы лиса и Мефистофеля.
Слегка растянувшись,
Стали седыми бровями над купелями глаз неба.
Мы всматриваемся друг в друга,
В самую глубину.
Последний раз умываемся воздухом —
Чисто-чистой синью.
Слезы —
Кровь наша —
Спокойно льются и блестят.
Эхо пальцев чужих взмахом касается нашего
зрения
и опускается истуканом.
Продеваемся сквозь проушину петли.
…Не стеклите нашего зрения..!
…Нельзя… душить… небо…
…Спрячьтесь… нас…
Живыми запеклись в нас волны
действительности,
Застыв изваяниями всесильности
и вседозволенности.
А рядом,
Трепанируя голос толпы,
Будто со скальпеля ужаса
Из уголка рта
Тонкими струйками стекает кровь
И как вино пьянит страхами посмертные улыбки
повешенных.
Теперь смотреть не запоминая,
Все сразу,
Все много…
Их нет этих глаз,
Но смотрят они,
Но плачут они,
Но смеются они
Кусочками неба,
Свободными от туч.
ПРОСТИТЕ ЗА ВАШИ БОЛИ
О, святыня!
Запри на три замка мужество,
Вдоль и поперек осажденный язык:
Ни сказать,
Ни молвить,
Ни закричать,
Закричать также жутко,
Как бомбы,
Визжащие тысячесмертно
И ниспадающие каменным водопадом
рушащегося дома.
Не шелестите в грудь
Листья осенней тоски.
Прошу Вас не плачьте, тучи,
Косыми стенаньями в дождь,
На это способен лишь людь
Больной болью.
Провалы обугленного дома смотрятся моргом,
Где убитый священник в военном мундире
судорожным оскалом пальцев
все еще сжимает книгу божьих заветов:
– НЕ УБИЙ!