Золотые шары. Премия им. Анны Ахматовой - страница 2

Шрифт
Интервал


Но есть и другая сторона вопроса, неизмеримо более сложная, и, если внимательно всмотреться, трагическая. Возьмите наши самые дорогие темы – народ, война, родина. Вспомните прекрасные и неповторимые произведения, звучащие из нашего прошлого, и подумайте, можно ли создать после них такое, что не стыдно будет поставить рядом? Поэт сказал: «Можете – попробуйте!» Ответственность такова, что напрашивается решение – лучше бы и не пробовать. Уйти от этих тем, искать что-нибудь иное, более спокойное, менее озвученное.

Так говорит приспособленец, но это лишь первая часть проблемы. Вторая, бóльшая, состоит в том, что в наши дни дальнейшее существование и русской культуры, и самой Руси – под угрозой, которая все растет. А есть и третья часть, нравственная. Достаточно открыть один, любой том великой русской литературы, и ты переносишься в наше прошлое, и тебя обступают с детства дорогие тебе люди, которых ты никогда не встречал в жизни, но с которыми разговаривал, спорил, пел песни, молился, трудился, сражался… А за ними – сонмы и сонмы русских людей, давно ушедших в лучший мир.

Оттуда они смотрят на нас, они надеются на нас, они помогают нам. Они верят в нас. И поэтому надо идти этим трудным, но верным путем. Путем русской поэзии.

Ахматовский вечер

Непоправимо вечерело,
и уходили навсегда
и кряжи сосен загорелых,
и моря бледная вода.
Закат ошеломлял контрастом —
сквозь пепел выплавлялась медь,
а осень веяла так властно,
что хоть сейчас душе – лететь!
Проститься с матушкой-природой,
и сквозь пожар своей тюрьмы
увидеть, что за небосводом
помимо вакуумной тьмы.
Услышать слово над покоем
и тихо вымолвить ответ
своей, неназванной строфою,
которой восемьдесят лет…
Меня и все мои печали
она легко переживет,
летя сквозь пепельные дали
над тишиной летейских вод.

Возвращение

Я поеду последним поездом
по равнине, укутанной полночью,
и тетрадь незаконченной повести
вслед за мной задремлет на полочке,
и железо гремучее, нервное,
захлебнется в тесной аорте,
и прольется в полете прерванном
черно-алое солнце мертвых.
И войду я во храм поруганный
к опаленным иконам памяти
между радугами упругими
над туманом, плывущим по паперти.
Сам себя вопрошу я: что же ты
можешь дать, кроме горького плача,
в глубине своего ничтожества
сокровенные зерна пряча?
Сам себе отвечу: я верую
в покаяние и откровение,