1984 - страница 12

снова и снова, заполнив уже половину страницы.

Он испытал приступ паники. Бессмысленной, конечно: написать эти слова ничуть не опаснее, чем просто начать вести дневник, тем не менее, на мгновенье ему захотелось вырвать испорченные страницы и вообще отказаться от своей затеи.

Однако он этого не сделал, потому что знал: бесполезно. Написал он «ДОЛОЙ БОЛЬШОГО БРАТА» или сдержал себя и не стал писать, ровно ничего не меняло. Будет он продолжать вести дневник или нет, ровно ничего не меняет. полиция мыслей все равно достанет его. Он совершил – и совершил бы, даже если бы не коснулся пером бумаги, – серьезнейшее преступление, заключавшее в себе все остальное. Его называют «мыслепреступление». Мыслепреступление не скроешь навечно. Возможно, тебе удастся делать это в течение некоторого времени, даже нескольких лет, но рано или поздно до тебя доберутся.

Это всегда происходило ночью – аресты неизбежно случались по ночам. Тебя вдруг вытаскивают из постели, грубая рука трясет тебя за плечи, лампой святят тебе в глаза, над твоей кроватью склоняются суровые лица. В большинстве случаев суда не было, а об аресте не сообщалось. Люди просто исчезали, всегда ночью. Твое имя вымарывали из регистров, уничтожали записи обо всем, что ты делал, само твое существование отрицалось, и вскоре о тебе забывали. Тебя отменяли, стирали, как обычно говорили, распыляли.

Он поддался минутной истерике. Торопливыми корявыми буквами начал писать:

Он откинулся на стуле, ему было немного стыдно перед самим собой, и он отложил ручку в сторону. И тут же он содрогнулся. Раздался стук в дверь.

Уже! Он сидел тихо, как мышка, тщетно надеясь на то, что вдруг посетитель уйдет, не достучавшись с первого раза. Но нет, стук повторился. Нет ничего хуже промедления. Сердце стучало, как барабан, но лицо благодаря многолетней привычке оставалось бесстрастным. Он встал и тяжелыми шагами двинулся к двери.

Взявшись за дверную ручку, Уинстон увидел, что оставил открытый дневник на столе. Через весь лист шла надпись: «ДОЛОЙ БОЛЬШОГО БРАТА», и буквы были, наверное, достаточно большими, чтобы разобрать написанное с порога. Как он мог сделать такую невероятную глупость? Однако он понял: даже в состоянии паники он не захотел испачкать кремовую бумагу, захлопнув книгу, пока чернила еще не просохли.