Скрип тормозов прервал спонтанную экскурсию. Здесь, на ухабистой тагильской дороге заканчивалась, даже можно сказать, неожиданно обрывалась гражданская жизнь. Редкие частные дома заканчивались, дальше было только неухоженное поле и за ним угрюмый лес. Автобус развернулся на пустыре и, присев на кочке, остановился у облупленного здания с вызывающе торчащей вверх черной трубой.
– Это шо, крематорий? – увидев на заднем дворе кучи угля, снова не удержался Петров.
– Дурень ты, Петров! – прапорщик уже успел запомнить фамилию. – Это баня.
– Ха, пацаны, ща нас всех помоют. Хрюшки будут блестеть, ё-моё, как у кота…
– Отставить разговорчики! Вышли и построились быстро в три шеренги, – Петров так и не успел закончить свою гениальную мысль про кота. – Справа по одному, пошел!
В сыром предбаннике новобранцев ожидали молодой офицер, младший лейтенант, и такого же воинского звания врач со змейкой на петлице. Через открытую дверь в маленькую комнату можно было увидеть еще двух солдат. Каптерщики, так их здесь называли, разговаривали между собой и делали вид, что салаги их не интересуют. Украдкой тем не менее поглядывали на приехавших и наверняка, как и все служивые, задавались вопросом, нет ли среди них случайно земляков.
Прапорщик забежал в помещение последним, закрыл за собой дверь. Его голос, манера говорить и даже осанка неожиданно изменились, голос стал более громким, манера – развязной.
– Та-а-ак, орлы, раздеваемся прямо здесь, бросаем свои шмотки в угол. Ближайшие два года они вам не понадобятся. Затем проходим в баню и хорошо моемся. Так, воин, я сказал все с себя снимать, трусы тоже. Или стесняешься? Ха… Здесь все свои. Гы-ы…
Поглядывая друг на друга, новобранцы начали не спеша снимать с себя одежду, устраняя, таким образом, признаки индивидуальности.
Для советского человека, тем более молодого, одежда значит очень много: на нее он не пожалеет никаких денег, терпеливо выстоит любую очередь, будет отчаянно экономить на всем остальном и легко отдаст тройную цену за любой попавшийся дефицит. Фирменные шмотки важны – они отличают их обладателя от всех других. Если шапка, то хотя бы не из кролика, на крайний случай ондатра, в идеале – норка; если перчатки, то непременно кожаные; если шарф, то, конечно же, мохеровый. Одинаковое мышление, всеобщее равенство на практике сталкивалось с ползучим сопротивлением, выражаемом, в том числе, в манере одеваться, в желании выглядеть по-другому, не как остальные.