– Я устал, понимаешь, устал, – повторял он будто заклинание, давно утратившее магическую силу и от того звучащее просто глупой комбинацией звуков, скорее для того, чтобы просто что-то сказать, успокоиться. Ему казалось нелогичным и противоестественным, что вот он сейчас сказал: «Поеду в лес», жена ответила: «пока», помахала ручкой, и он уехал. Нет, нужно же толково попрощаться, как-то смягчить послевкусие ссоры – послессорие это.
– Слышала уже.
– Мне надо немного развеяться. Это нам обоим…
– Езжай уже! – раздраженно прервала жена, и он понял, что сгладить не получится. Да и разве так сгладишь? Но что еще говорить, не знал. Он махнул рукой и развернулся, почему-то представив, как эта сцена выглядела бы в каком-нибудь дешевом сериале, например, на канале «Россия», где на вздохе и жесте сакцентировали бы все внимание зрителя, и сморщился, представив себя зрителем такой вот сцены. Но он не был зрителем, а был участником, и от этого вдруг стало еще паршивее. Закрыл дверь и зашел в лифт.
«Нормально отпуск начинается, – раздраженно думал он, глядя на себя в зеркало: дорогой спортивный костюм, теплый фирменный пуховик, непромокаемая обувь известного бренда, которому доверял, сумка через плечо – для самого необходимого. А что ему может быть необходимо? В сумке лежали джемпер и шапка. «Шапку надену, сумку оставлю в машине. И катись оно все…» Раздражение не спадало. Он смотрел в зеркало и отчетливо убеждался, что во все эти приличные, вполне себе, как он говорил, «здоровские» шмотки, словно бы вставлен, как пугало на палке, совсем не соответствующий им человек. Взъерошенные волосы, красные глаза с огромными мешками, потный лоб со вздувшейся веной. А ведь он должен быть доволен. Но он – недоволен.
Идя к машине, Ракитский плевался в снег, как малолетний гопник.
– Какой там начинается, – он опять вспомнил про отпуск и вспомнил, кажется, вслух. – Всего-то одна неделя, а потом опять двадцать пять… через семь. Одна лишь чертова неделя, с гулькин… – тут он выругался. – И надо что-то делать.
От мысли, что надо что-то делать, он окончательно мрачнел. Ему и отпуск-то был нужен, он мечтал, считал секунды – разве для этого? Конечно, нет, а для того, чтоб ничего – вообще! – не делать. А тут – надо делать. Какой же это отпуск? Так и не заметит, как снова нужно будет на работу. Он хотел добавить эпитетов, раскрасить, так сказать, работу в мыслях, попинать ее, как грязный снег ногами, но не стал этого делать. Все-таки именно работа дала ему возможность быть тем, кем он стал. И не будь этой работы, не было бы ничего – ни самого отпуска, ни автомобиля, к которому он шел, ни квартиры (квартирочки, вспомнил он, усмехнувшись), ни спортивного костюма даже, в котором шел. Не говоря уж о жене – и даже возможности ссориться с ней в залитой приятным светом кухне. Он сам стал работой и, думая о ней плохо, он думал плохо в первую очередь о себе – популярная психология, которую любила жена, может быть, в чем-то и права.