3.
Спотыкаясь впотьмах, я пробирался вдоль почерневших бараков. Внутренним гниением томилась земля и всхлипывала под каблуком. Тускло мерцало в оконных щелях: там были накрыты столы. На ужин подавалось крысиное мясо, перемолотое с туалетной бумагой и зажаренное на горящих автомобильных покрышках. Так сытнее, говорили гурманы подполий. Природа дарами щедра. Хмельные напитки из лака для мебели и лосьона для ванн сотрясали желудки. И дёргали за кишки, как за нити. Нити, понукающие марионеткой, были протянуты изнутри. Тело плясало в конвульсиях ярости, обрушая кулаки на другие тела. Пустые бутылки и чугунные утюги, топоры и двуручные пилы, костыли и рыболовные снасти – всё обращалось в орудие слепого спектакля в бешеных руках человеческой куклы. Трескались черепа, заливая кровью игральные карты, шашки и шахматы (в них не играли, они просто лежали с прошлых времён), перемешанные с костяшками домино (к ним обращались с благоговением), с окурками и битой посудой. Кисти рук пропадали под стол, становясь пропитанием псов. Горящие тела проносились по улице, заражая пожаром сараи и с шипением падая в котлованы заброшенных строек. Сгорбленные старухи сползали со своих антресолей и сбивались в стенающие процессии, сопровождающие птичьи клетки, забитые человеческими костями. Но к рассвету подворотни смолкали, подавленные монотонным гулом земли, пьющей игристые вина кровопролитий и целующей посиневших младенцев, в суматохе забытых и захлебнувшихся в слякоти выгребных ям.
4.
Вдруг вспомнилось. Давненько уже, назад тому месяца два, на улице ещё стояла жара, да такая, что воздух сгустился в сметану. В жирных пластах тянулись бледные полосы грязного свойства – следы ползучих человеческих тел. Там же и я, в мечтаньях окуклившись, и нечаянно, а иногда специально, как бы смахивая с себя живую реальность, не замечая пейзажей вокруг, плыл куда-то в знойной сметане без всякого плана, меняя движения только от столкновений с углами построек или высвобождая ноги, то и дело цеплявшиеся за трубы, ползущие из-под земли. Я оказался почти в самом центре нашего славного города. Скрип тормозов, чей-то решительный окрик освободили меня из фантазий, опьянивших и охвативших разум так плотно, что я не следил за дорогой и всем, что её составляло. Я почувствовал усталость телесную, вызванную, вне всяких сомнений, тем, что дорожная пыль плотным слоем облепила всё тело, вспотевшее от методичной ходьбы. Пыль мешала суставы сгибать-разгибать. Меня охватила озлобленность. Я корил себя, что зашёл далеко и теперь, возвращаясь назад, должен буду усилить внимание за тем, что скопилось вокруг, это значит: искать знакомые улицы, постройки, предметы, приметы – обычный досуг следопыта, презревшего чистую мысль. Я сел прямо на тротуаре и голову прислонил к прохладной трубе, растущей из-под земли и врастающей в стену. И прохлада вспотевшей трубы погрузила меня в гипнотический транс. Я прозрел. Я смотрел сквозь стены и землю. Ни одна пылинка, ни одна корпускула или частица эфира не могли теперь скрыться от моего всепостигающего взгляда – взора разума, раскрывшегося чудовищным внепространственным и вневременным инструментом, способным в один миг разобрать и собрать весь механизм мироздания. Я увидел, как раскалённые реакторы секретной ядерной станции пульсируют в глубинах земли, прямо под городом. Они заставляют светиться галогенные вывески ночных ресторанов и раскачивают уличные фонари. Излучения этих реакторов творят безобразия в городе. Каменные стены покрываются мириадами трещин, незаметных невооружённому глазу, конструкции из металла ржавеют и разрушаются, картины выпадают из рам. Побелка сыплется с потолков и через открытые рты забивается в лёгкие. Листы бумаги желтеют и покрываются пылью. Насекомые и деревья атонально кричат. Постройки уходят в размягчённую почву. Сдавленные землёй и камнями трещат гробы, выдавливая из своих чёрных внутренностей отравляющий сок разложения. Великий раздор терзает недра земли.