Нам повезло. Правление колледжа решило взимать в качестве вступительного взноса два доллара. Мы решили – во всяком случае, некоторые из нас, – что это противоречит конституции, поэтому платить отказались. Мы объявили забастовку. Начальство разрешило нам посещать занятия, но лишило нас кое-каких привилегий, одной из которых был спортзал.
Когда наступало время занятий в спортзале, мы оставались в обычной одежде. Тренер получил распоряжение водить нас по спортплощадке сомкнутым строем. Так они нам мстили. Прекрасно. Не надо было ни мчаться с запотевшей задницей по беговой дорожке, ни пытаться забросить дебильный баскетбольный мяч в дебильное кольцо.
Мы старательно маршировали, юные, переполненные мочой, переполненные безумием, сексуально озабоченные, безмандовые, на пороге войны. Чем меньше веришь в жизнь, тем меньше теряешь. Мне почти нечего было терять – мне и моей среднего размера елде.
Мы ходили строем по кругу и выдумывали похабные песенки, а добропорядочные американцы из футбольной команды грозились отхлестать нас по задницам, но почему-то так и не собрались. Возможно, потому, что мы были выше и подлее. По мне, было просто чудесно притворяться нацистом, а потом вдруг заявлять о попрании своих конституционных прав.
Иногда нервы у меня все-таки сдавали. Помню, как-то раз на занятиях, немного перебрав вина, я сказал, со слезами на глазах:
– Обещаю вам, что эта война вряд ли будет последней. Как только уничтожают одного врага, тут же каким-то образом возникает другой. Все это бессмысленно и бесконечно. Таких понятий, как хорошая война и плохая, не существует.
В другой раз с трибуны на пустыре южнее колледжа выступал коммунист. Это был очень искренний прыщавый малый в очках без оправы и в черном свитере, протертом до дыр на локтях. Я стоял и слушал в окружении нескольких своих сторонников. Одним из них был русский белоэмигрант, Зиркофф, его отца или деда во время русской революции убили красные. Он показал мне мешок гнилых помидоров.
– Когда прикажешь, – сказал он мне, – мы начнем ими швыряться.
И тут мне пришло в голову, что мои сторонники не слушают оратора, а если и слушают, ни одно его слово не имеет значения. Они все решили заранее. И таким был почти весь мир. Елда среднего размера показалась вдруг не самым страшным грехом на свете.