– Тата, – прыскает Важенка. – Ты чего?
– Глаза бы мои на эту “Суржу” не смотрели. А пасточкой, смотри, любо-дорого! Ничего, не обеднеют.
Спица вообще возвращается в горницкую с конфетами в карманах. Молча выкладывает их на блюдечко. Те, что без оберток, – шоколадные пирамидки из дорогих коробок ассорти.
– Отдыхающие угостили? – вскидывает ресницы Тата.
– Ага, они угостят, – туманно высказывается Спица.
От нее восхитительно тянет французскими духами.
Самый ответственный, престижный этаж у Лары – она красавица и умеет себя подать. На этом этаже есть даже красная дорожка с зелеными полосками по краю. Селят туда руководителей, режиссеров, дирижеров, партийных шишек и торговых работников. Почти все приезжают без жен – увидев Лару, цепенеют, влюбляются, клянутся, что и не было сроду никаких жен. Водку заносят ящиками – подмигивают, что пьют с горя, без взаимности, мол. Лара цыкает, закатывает глаза, качает от них синими бедрами в горошек. Замерев, смотрят ей вслед.
У нее любовь, потому смотрите, любуйтесь, важные незнакомцы, на ее прекрасные извивы, столбенейте себе там за ширинками, только руки и слюни подберите. Кроме синего халатика в горошек, на Ларе каблуки одиннадцать сантиметров – ей так удобно. Звенят браслеты, гремят ведра, стук каблуков глушит красная дорожка с зеленым по краю. Сливки с медом эта Лара.
Ее красота, почтение к другим, какое-то древнее, сельское, маму на “вы”, в паре с независимостью, которая после трех Лариных стопок легко превращалась в обаятельное буйство, делали ее абсолютно неотразимой. Важенка разгадала все три составляющие и, возможно, что-то позаимствовала бы, но главной в этом победном списке была красота, а ее Важенке взять было неоткуда. И тогда оставшиеся две, которые лишь прилагались к первой великолепной, как-то сразу тускнели, мельчали, но запомню, запомню, думала она. Свобода и почтение – редко ходят рядом, но если да, то успех. Но как выверить без конфликта их умные пропорции во всякую минуту жизни – и нужно ли, если не положено это при рождении, как Ларе.
По узкой тропке шли друг за другом сквозь странное красноватое свечение сырых стволов. Тихо-тихо вокруг – ветер остался у залива. За частоколом сосен мелькнул оранжевый бок автобуса – можно не бежать, здесь кольцо, постоит. Из автобуса прямо на Важенку и Тату сошла Глебочкина с кастеляншей, которые по-хорошему должны были сейчас за обедом переходить к бифштексу с яйцом. Еще там к гарниру полагался зеленый горошек. Вместо этого Глебочкина орала на всю конечную, что ни принципов, ни правил у них, что лишит квартальной, а от Важенки она вообще такого не ожидала. Мямлили в ответ, что справились сегодня быстрее обычного: от уборки все отказываются – ветрено, не погулять. Особенно противной была неровно накрашенная улыбочка кастелянши.