Мадам Адлер нагнулась к ней и, дотронувшись пальцем до ее подбородка, приподняла заплаканное лицо, по розовым щекам которого текли крупные слезы.
– Дурочка! – сказала она успокаивающим голосом. – Твоя сестра всего лишь очень устала. Она поспит и будет совсем здорова. Если ты будешь умницей, я тебя пущу к ней в четыре часа.
Варя исподлобья смотрела на мадам Адлер.
– Она, правда, не умерла? – пытливо спросила она.
– Что за вздор ты городишь! Я тебе говорю, что она только устала, отдохнет и будет совсем здорова, – проговорила мадам Адлер, улыбаясь.
– И вы меня пустите к ней сегодня?
– Пущу, если ты будешь умницей.
– А когда же мы будем завтракать? – вдруг спросила девочка, подняв на инспектрису свои блестящие, черные, еще не высохшие от слез глаза.
– Завтракать?! А разве ты не кушала? – мадам Адлер посмотрела на часы, висевшие на крючке ее пояса.
– Я утром только молоко пила, а Катя ничего не хотела, ничего, – повторила Варя с ударением на слове «ничего». – Она все разбирала там у мамы, а потом Александра Семеновна велела скорее ехать. Ах!.. А где же Александра Семеновна? – вдруг с беспокойством спросила она.
– Она поехала домой. Завтра приедет опять, – ответила мадам Адлер, поманив к себе кого-то рукой.
К ней подошла немолодая женщина с добрым, кротким выражением лица, в темно-синем кашемировом платье и в белом тюлевом чепце на гладко причесанных русых волосах с легкой проседью.
– Эта маленькая поступает к вам. Elle est orpheline de père et de mère presque[22], – добавила она вполголоса. – Поставьте ее с Нютой, пожалуйста.
Мадам Адлер слегка кивнула головой, передавая классной даме маленькую руку Вари, которую держала в своей, и, потрепав девочку по щеке, пошла через залы к коридору.
По мере ее приближения, стоявшие в рядах дети разных возрастов равномерно приседали и медленно поднимались уже за ее спиной. Инспектриса шла как бы в волнах, молча, серьезно, слегка наклоняя голову то в одну, то в другую сторону. Не успела она скрыться за дверью, как всё пришло в движение, потянулись опять нескончаемые ряды сходящихся и расходящихся пар и пошел немолчный говор нескольких сот звонких, молодых голосов, слившийся опять в тот оглушающий, неопределенный тон, который так поразил поступивших в этот день девочек. Разговоры шли самые оживленные, и оживлению этому немало способствовали маленькие Солнцевы.