Из того, о чем говорили Брант и наемники, я понял: когда-нибудь Гемм вспомнит то, что завещал его отец. Вспомнит, если захочет. Если ему это понадобится. Только решать тогда уже будет он сам. Но пока он будет делать только то, что ему нравится. А нравится ему плавать вместе со мной и Гораном на лучшем судне побережья. Вот так мы с Гораном приобрели неплохого юнгу, из которого когда-нибудь возможно получится капитан.
Туп-туп, туп-туп – стучала помпа и вдруг смолкла. Крышка трюмного люка откинулась, и над палубой показалась голова Гемма.
– Капитан Якоб! – позвал он. – Воды в трюме больше нет.
На берегу показался Горан. Забравшись в ялик и осторожно пристроив меж банок вертела с дымящимся мясом молодой каракатицы, он оттолкнулся веслом от берега и развернул ялик носом в сторону «Клео».
– Юнга, на борт! – крикнул я. – Принять шлюпку! Готовиться к отплытию!..
Гемм выскочил из трюма и побежал встречать Горана.
Отчего-то этой ночью сон мой был особенно долог и крепок, разбудил меня лишь металлический щелчок – такое случалось со мной крайне редко. Щелчок означал, что уже семь утра и двери наших камер открыты электрическим импульсом, посланным с центрального пульта охраны. С этого звука начинался день каждого из обитателей нашего дома.
Я кое-как открыл глаза. Над дверью скудно светилась синяя ночная лампочка. Окно оставалось темным: длительность осенней ночи все увеличивалась, а наружное освещение здесь отключалось ровно в одиннадцать вечера из экономии. Я поднялся и подошел к окну. Это действие было чисто рефлекторным, сквозь стекло, словно заклеенное с улицы черной бумагой, ничего разглядеть было невозможно. Лишь включив свет, я увидел прутья решетки и убедился, что за прошедшую ночь в моей судьбе ровным счетом ничего не переменилось. Я по-прежнему находился в заключении, в своей камере.
Строго говоря, это место называлось не тюрьмой, а спецобъектом номер такой-то – дробь – такой-то. Хозяева называли его еще мягче – Питомником. Занимаемые нами помещения именовались, естественно, не камерами, а комнатами, что, впрочем, никак не отражалось на сути. Предназначением Питомника была строгая изоляция его населения от всего остального мира. А намертво привинченные к полу ножки кроватей и стола, наличие в каждой комнате унитаза и умывальника и, напротив, отсутствие иных предметов мебели (исключая стенной шкаф за раздвижными дверцами), обнажали эту суть до полного неприличия.