И очередь плетётся еле-еле
По Арсенальной скорбно вдоль реки,
И вторят мыслям горестным метели,
И стонут ветры, полные тоски.
Вот и окошко, словно амбразура,
Откуда голос выстрелом: «Кому?»
И взгляд сержанта исподлобья, хмуро.
«Льву Гумилёву, сыну моему!»
Порылся в списках, палец помусолив:
«Нет! Передачку вашу не приму!
Уж как неделю, даже чуть поболе,
Отправлен он в норильскую тюрьму!
Кто следующий?..»
Ноги непослушно
Ведут туда, куда глядят глаза,
В мороз,
а сердцу жарко, душно,
В ресницах – непослушная слеза.
Так и брела по набережным невским,
По ленинградским улицам, мостам,
По мостовым…
Вдруг обернулась резко:
«Опять пришла сюда, пришла к Крестам!»
Напротив стен тюремного забора
Застыла, словно Лотова жена,
Взглянувшая на города позора
В библейского Завета времена…
Сегодня в бронзе, но душа, как прежде,
Грустит слезой в ахматовских глазах,
И жест руки нам шепчет о надежде,
Что прошлое осталось там, в Крестах.