От мундира Кремера несло потом и табаком. Пузырьки шампанского подкатывали к горлу. Ей хотелось закатить майору пощечину, позвать Йозефа, но острые молнии на эсэсовской эмблеме напомнили, что тогда грозит ей и ее родным, и она проглотила горечь.
Песня окончилась. Квартет опустил смычки, музыканты встали и поклонились.
– Шампанское, дорогая.
С перепугу Элси выбила бокал из рук Йозефа; вино, шипя, пролилось на них.
– Ой, извини, пожалуйста. – Она стерла капли с лацканов его мундира. Крахмал не дал им впитаться. Ее платью повезло меньше: шампанское исполосовало кремовый подол.
– Это можно поправить. – Йозеф взял ее под локоть. – Я знаю место, там что угодно отчистят мылом и свиной щеткой. – Он поцеловал ей руку.
– Спасибо за танец. Это было восхитительно. – Кремер щелкнул каблуками и с усмешкой удалился. Руководитель квартета вышел на подиум:
– Дамы и господа, усаживайтесь, пожалуйста, поудобнее, и мы начнем наше рождественское представление.
Йозеф и Элси сели поближе к центру зала. В дальнем конце стола восседал Кремер с фрау Кремер, слабой тенью женщины, остроносой и осунувшейся. Она поймала взгляд Элси и сузила глаза.
Чтоб не смотреть на нее, Элси развернулась к Йозефу.
– Йозеф, – начала она. Голос дрогнул, она прокашлялась, чтобы звучать увереннее. – Мне надо поговорить с тобой о…
– Смотри, смотри! – перебил он и уставился на сцену. – Сейчас будет сюрприз. Ты любишь музыку? Вагнер, Хоттер, Клеменс Краус?[12]
Пальцы Элси онемели. Она расстегнула пуговицы на перчатках, стянула с рук замшу, мокрую от шампанского.
– Люблю, но я не бывала в опере.
– Тц-тц-тц! – Он сокрушенно нахмурился. – Я принесу тебе пластинки.
У Элси не было проигрывателя, но сейчас ей не хотелось об этом говорить. Она сняла перчатки и сразу почувствовала себя голой, тотчас замерзли ладони. Пытаясь успокоиться, она переплела пальцы. – Йозеф… – снова начала она.
– А теперь, – возвестил руководитель квартета, – короткое музыкальное представление, чтобы развлечь вас во время обеда! – Он опустил стойку микрофона, поставил перед ним скамеечку, уселся на место и взял скрипку.
Йозеф приложил палец к губам.
– Позже, – прошептал он.
Зрители с любопытством зашептались, а потом воцарилась тишина. Тучная женщина из вспомогательной эсэсовской дружины, с копной седых волос на макушке, вывела на сцену мальчика лет шести-семи. В простой белой рубашке, белых перчатках, черных брючках, на шее бант. Обычный нарядный мальчик, если бы не бритый череп и не землистое лицо, – не мальчик, а безликий призрак. Женщина велела ему встать на скамеечку, и он, опустив голову, встал. Затем поднял глаза, огромные и блестящие, как родниковая вода.