Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника - страница 56
– Ничего, царапина, да только с дороги разломило, без малого двое суток гнал из Вильни!
– Да, правда. Ты говоришь, привёз грамотку от великого князя и дорогого брата. Видно, вести большие, коли такому витязю доверил!
Молодой князь смоленский расстегнул кафтан и достал с груди сумку, в которой было спрятано письмо князя Витовта.
Князь Вингала взял письмо и быстро пробежал несколько строк, начертанных великим князем. Глаза его сверкнули мрачным огнём. Он теперь понял всё: и упорство Скирмунды, и её мольбы повременить сговором. Он сам, своим упорством погубил собственную дочь. Все эти мысли ураганом пронеслись в его голове. Непоправимое дело было сделано!
Смоленский князь Давид Глебович
– Князь Давид Глебович, – начал он тихо, стараясь скрыть душившее его волнение, – благодарю тебя за честь, а брата и государя – за сватовство. Но у меня нет больше дочери.
– Умерла? – вырвалось глухим стоном из груди князя.
– Хуже, князь – она дала обет богине Прауриме, – она теперь вайделотка!
При этом страшном слове, значение которого ему было хорошо известно, князь Давид побледнел как смерть. Слова старой Вундины, торопившей его отъездом из Вильни, оправдались; она говорила, что княжна или руки на себя наложит, или что хуже придумает!
– Вайделотка? – проговорил он машинально за князем, – и это навсегда?!
– И ты ещё, князь, спрашиваешь? Вся Литва держится только верой отцов наших. Моя дочь имела право дать обет. Это правда. Но если она его нарушит, клянусь прахом отца моего Кейстута, я задушу её вот этими руками!
– Вайделотка!.. Вайделотка!.. – шептал уже в каком-то нервном ужасе молодой витязь и, как безжизненная масса, упал на руки товарищей.
Глава XIV. Заговор
Вечером того же дня, князь мазовецкий со своими сватами и свитой выезжал из ворот Эйрагольского замка. Как бы там ни было, а сватовство его, первого жениха в Польше, окончилось полнейшей неудачей.
Сваты ехали возле молодого князя мрачные и недовольные, они не говорили ни слова, стараясь не растравлять рану, нанесённую фамильной гордости Пястовича. Только один толстенький капеллан ругался и посылал всевозможные проклятия и на упорную язычницу, и на её отца, и даже на проклятого схизматика князя Давида[31].
– Ясные панове! – вдруг заговорил он, обгоняя группу из трёх вельмож, молчаливо ехавших шагах в пятидесяти от группы свиты и оруженосцев, – Сдаётся мне, что этот москаль не с добра приехал в замок. Не ради ли его княжна Скирмунда так заупрямилась?