– Очуметь! – выдохнули хором Люк с Наташей и посмотрели, теперь уже с нескрываемым уважением и страхом, на доктора.
– Ну, это еще не все! – Он отпустил шланг, который втянулся в стенку, и подошел к раздвижной двери, за которой висели Наташины покойники. – Эй, вы там! Готовы?
Дверь скользнула в сторону, и из проема вышли один за другим шестеро абсолютно одинаковых близнецов, белобрысых и покрытых веснушками так, словно их обрызгали из пульверизатора. Они весело толкались, как парубки-призывники в военкомате, и, шпыняя друг друга, беспрерывно веселились.
– Так, галдеж прекратить, не на базаре! – повысил голос Соломон Яковлевич, а потом обернулся к молодоженам: – Это мои помощники, медбратья, так сказать, по разуму. Прошу любить, хотя жаловать не положено! – Потом опять обернулся к близнецам, построившимся в неровную шеренгу: – Представьтесь!
Братья стояли, задорно поблескивали глазами и ухмылялись, но, осознав серьезность процедуры, деловито переглянулись и один за другим шагнули вперед.
– Я – Паша!
– Я – Саша!
– Я – Тоша!
– Я – Гоша!
– Я – Проша!
– Ну, а я – Сигизмунд!
– А почему Сигизмунд? – ошалело спросила Наташа.
– А я последний вылупился! – бодро чеканя слова, совершенно непонятно объяснил крайний левый в шеренге.
Я весь рассыпался на части…
– Так-так, шестерка из ларца, одинаковых с лица, – важно надув губы и прохаживаясь перед шеренгой, промолвил Соломон Яковлевич. – Можете идти развлекаться, только чтоб завтра – как из пушки, с первой зорькой все на работу. Куда вы сейчас?
Братья переглянулись и, широко скалясь, наперебой стали излагать.
– Сегодня гонка, Док!
– Тарантулы! Финальный забег, Док!
– Ща по пиву и на стадик!
– Док, а вы птера своего, Леху, дадите смотаться по-быстрому?
– Ладно уж, возьмите…
Близнецы, шумно топая ногами и гогоча, дружно двинулись к выходу, словно футболисты в раздевалку после трудного, но победного матча. Все они были одеты в одинаковые майки-безрукавки с номерами от одного до шести и шорты бежевого цвета. Проходя мимо Люка и Наташи, каждый из них либо двусмысленно чмокал и строил девушке не очень пристойные гримасы, либо просто пялился бесстыжими глазами. Только последний, который назвался Сигизмундом, радушно подмигнул забытому французу – и захлопнул за собой дверь. В комнате стало так тихо, что было слышно, как где-то в глубине огромного дома продолжает глухо стенать коза Элеонора.