В старом доме царит молчанье. Только где-то поют дрозды.
Только тихо трещат поленья, да клубится, танцуя, дым.
Хороводом цветов клечанья заперт мир от чужой беды –
Там огонь, перевитый тенью, был прозрачным, а стал седым.
Пляшут блики по черным стенам, выплетая кривой узор,
А в руках полубутылки джина не позволят сойти с ума.
Чьи-то жизни по новым ценам обозначил чужой позор.
Тает воск, оплывает глина, остается слепая тьма.
Остывают стальные тигли, опускается пыль седин.
Те, кто были когда-то вместе, разрывают порочный круг.
Моя дочь и жена погибли. Я отныне совсем один:
В моем черном пустом поместье ни гостей, ни усердных слуг.
Белый свет на просевшей крыше превращается в горсть песка.
Тишина, как в забытом склепе, да на стенах измятый флат
Здесь давно не бывало пришлых. Только я и моя тоска.
Восемь кукол, камин, да пепел – постояльцы моих палат.
Это куклы моей дочурки. Ведь она так любила их.
Два шута, балерины, мишки тонут в пламени и золе.
С тишиною играли в жмурки, среди мертвых, ища живых,
А потом, мы забили крышки, и зарыли в сырой земле.
Куклы станут безликим пеплом. Пепел тихо укроет страх.
Пустота, у меня на мушке, тишину переплавит в лед.
Злое время укрылось треплом – теперь все у него в руках.
Я сжигаю в огне игрушки… Но, как это меня спасет?
Черноту за окном обрамя, лунный свет утекает прочь.
Темнотой занавешен угол, тянет снов кружевную тель.
Я не сплю и смотрю на пламя, ведь как только минует ночь…
…Кто-то снова приносит кукол, и кладет их в мою постель.