– Имя достойного человека, апостола Петра. В чем твой вопрос?
– Отче, как вы думаете, хорошо ли быть лицедеем, ну, то есть цирковым артистом?
– Сын мой, хорошо бы всем нам быть человеками. А клоунада для чего?
Мне было так приятно, что он заговорил со мной, тот самый человек, к которому съезжаются люди изо всех уголков земли, что очень хотелось удержать его подольше:
– Отче, я так люблю свое дело. Я хочу радовать людей, хочу, чтобы они улыбались…
– Ты мог бы, сын мой, приносить людям радость. Но не превращай жизнь в представление, она хрупка и может разбиться вдребезги. Иди с Богом! – ответил старец и направился в храм.
В довершение сказанного он осенил меня крестным знамением, перед тем прикоснувшись своей теплой ладонью к моей макушке.
Человек – существо мнительное, а главное, надумывающее себе смыслы и значения в зависимости от собственного желания. В тот день я укрепился во мнении, что выбрал верный путь. И через несколько лет после поездки наконец мне посчастливилось устроиться в цирк-шапито, где я решил осуществлять свое предназначение…
Прошло еще несколько лет, утекло столько времени сквозь сито дней, мы с другом немного повзрослели – и годами, и душой, постепенно становясь более циничными и прагматичными. И та далекая поездка мне снова напомнила о моей истерзанной душе: по пути к этому заброшенному дому я укрепился во мнении, что есть какие-то невидимые циклы в жизни каждого. И мне подумалось, что всё, так или иначе, возвращается на круги своя…
Ночью я спал как младенец. Природа не раздражала моей и без того расшатанной психики, а словно убаюкивала своей первозданностью. Под шум стихий, буйствующих за окном, так приятно согреваться крепким душистым чаем, теплом, парящим из камина, и избавляться от ненужных воспоминаний, которых, казалось, у меня так же много, как и налипших листьев на моем плачущем окне. И я мысленно снимал эти листья по одному с лица окна. И с каждым из этих листьев очищал свою душу от сует того мира, из которого сбежал только вчера. Лицо окна мне казалось в те минуты моим собственным отражением, и, проснувшись утром, я увидел совершенно обновленным это лицо, без мокрых слез дождя и мучающих до боли воспоминаний.
Утро выдалось пасмурным и оттого еще более чудесным. Чуть затуманенным, как и мое сознание. В первые минуты пробуждения я даже не понял, где нахожусь. Но, очнувшись, я вдруг ощутил такую безудержную радость от уединения, что я не в силах был более сдерживать себя. Я выбежал во двор своего одинокого, заброшенного дома и закричал: