– Как это называется? – настойчиво повторил Фернан.
Индеец произнес три или четыре слова, причем все разные, так что понять, какое из них было названием фрукта, оказалось решительно невозможно. Гонсалес понял всю тщетность этой попытки и взмахом ладони отпустил слугу.
– Ладно. Себастьян, ну ты ведь знаешь хоть немного язык жителей Кубы. Это нам не может помочь?
– Нет, – безнадежно махнул рукой Себастьян. – В этих наречиях нет ничего общего.
Но желание обрести взаимопонимание оказалось обоюдным. После обеда к ним в комнату зашло трое индейцев, исполнив некий короткий ритуал с поклонами и жестикуляцией. Самый важный, хорошо одетый и богато украшенный являлся, по-видимому, довольно значительной фигурой. Он подошел ближе. Вельможа давно распрощался с порой юности. Морщины избороздили лицо, глубокие складки тянулись от крыльев крючковатого носа к сухим губам, но волосы все еще оставались глянцевито-черными и густыми. Уложены они были, согласно всем местным канонам красоты, в высокую прическу, во все стороны топорщащуюся мелкими прядями. Прямая спина и высоко вскинутая голова придали ему гордый вид, даже несмотря на обилие весьма странных, на вкус любого испанца, украшений. Его не портили ни громоздкие ожерелья на шее, ни даже короткая палочка, продетая через носовую перегородку и торчащая из ноздрей. Он бы выглядел очень степенно, даже величественно, если бы не столь повальное среди местных жителей косоглазие. Индеец несколько секунд стоял перед испанцами, с весьма задумчивым видом уставившись, как казалось со стороны, на кончик собственного носа. Себастьян не выдержал и прыснул.
– Ей-богу, я как будто перенесся во времена моего прекрасного детства. У нас в Кармоне был местный дурачок. Ну, знаешь, из тех безобидных простаков, которые всему верят, разговаривают сами с собой, впадают в оцепенение на ровном месте. Вот он точно так же глубокомысленно глядел на свой нос каждый раз, как на него садился комар или муха, как будто ему в этот момент открывалась какая-то великая тайна.
Индеец тем временем заговорил. Речь его, размеренная и неторопливая, не была понятнее, чем у любого другого дикаря, но, по крайней мере, каждое отдельное слово звучало внятно. Он немного помедлил и ткнул себя пальцем в грудь, произнеся при этом длинное, совершенно непонятное слово, состоящее из череды звонких, щелкающих звуков. Друзья переглянулись.