– Михал Михалыч, миленький, он мне как сын, ему всего двадцать, пожалуйста, умоляю, подключите его к ИВЛ.
– Анечка Мотвевна, я все понимаю, но вы же видели, 99% поражения легких. Как бы я вас ни любил и ни уважал, у меня не получится совершить чуда. Вы же знаете, мы не волшебники. У него нет шансов, а у нас нет свободных ИВЛ. Что вы мне прикажете, отнять у перспективного больного кислород, чтобы безнадёжный больной подольше умирал?
Тетя Аня издала странный звук, что-то среднее между криком и всхлипом.
“Кажется, мне конец», – все так же отстранённо подумал парень. Ему стало жалко маму. Они даже не успели попрощаться. Он посмотрел по сторонам и увидел совсем рядом приоткрытое окно. Там шел дождь. Небо было затянуто мрачно-серыми тучами. Ветер пригибал деревья к земле, будто заставлял их кланяться.
Тетя Аня что-то говорила Диме, но он не понимал, что именно. У него не получалось сосредоточиться на ее голосе, слишком много вокруг было звуков, кто-то плакал, кто-то ругался, где-то звонко по-девичьи смеялись, жужжали и пикали какие-то машины, стучали капли дождя по крыше. Дима только чувствовал, что она держит его руку и прижимает к своей мокрой от слез щеке. За время болезни парень привык к жару, привык к режущей боле вокруг шее, к миру, ставшему слишком громким, привык делать усилия, проталкивая через горло воздух. Он привык ко всей этой боли и дискомфорту, но почувствовав на своей руке влагу, он вдруг испытал облегчение и отчетливо понял, что хочет в ванну с холодной водой, ну или хотя бы под дождь.