Путник смотрел сквозь меня не моргая.
– Все, что выглядит, выражается так потому, что хочет казаться тем, что выглядит, – сказал он.
Я склонила голову набок. Это была любопытная мысль. И совершенно непонятная.
– Но нельзя забывать, что это лишь мелкая часть огромного целого. Притом наиболее обманчивая. Иллюз… – добавил он задумчиво.
– Я выгляжу, потому что хочу казаться тем, что выглядит как я?
– Определенно, – кивнул он.
– А если я захочу выглядеть как вы?
– В таком случае ничто не в силах тебе помешать. Ты будешь выглядеть в точности как я.
Фая улыбнулась с уголка ума. Она явно наслаждалась беседой.
– Ты выглядишь так для себя и других, – сказал старик. – Это красивая картинка; абсолютная в некотором роде, но, внутренне подражая тому, как ты выглядишь, и приравнивая себя к этому, ты теряешь из виду остальные части своего великолепия, которые продолжают существовать вне зависимости от того, осознаешь ты их наличие или нет. Выглядеть – это выбор, который должен быть сделан осознанно, а не от боязни не выглядеть. Иначе это потеря, а не обретение. Из центра столика взъехал винтовой лесенкой кран, из которого полилась прозрачная жидкость с пузырьками.
– Это Таннос. Попробуй, рекомендую.
Я приблизилась к крану и сделала глоток. Напиток был чистый на вкус. Его пузыристость будоражила кровь. Думать стало яснее, цвета взыграли, а орнамент высвободился из-под купола и забегал по воздуху витиеватой змейкой, очаровывая. Вдали бирюзово вспыхнули три минарельца подряд.
– Нравится?
Я засмеялась в ответ, не в силах сдержаться. В груди тепло заискрилась детская жизнерадостность. Прежде она будто была заперта внутри, а теперь вырвалась на волю. Таннос освободил ее. Путник сделал глоток и замер, глядя белыми глазами прямо перед собой и загадочно улыбаясь.
– Мы похожи с тобой, – сказал он наконец.
– Чем? – спросила я, не в силах оторваться от орнамента, который становился все интереснее.
– Мы идем. Проходим насквозь, не задерживаясь дольше, чем нужно, чтобы перевести дух. Цели, которые возникают по дороге, непостоянны – и чем дальше мы идем, тем меньше придаем им значения. В конце концов, ты отбросишь их все и будешь просто идти, безо всяких причин. Потому что так оно и было всегда, – он замолчал и сделал движение губами. Это показалось мне крайне забавным. Голос его завкрадывался: – Конечно, это пугает нечто в тебе. Что-то, что боится не выглядеть, не быть, не значить. У тебя уже нет имени, тебе оно ни к чему. Имя сковывает, обязывает быть тем, что названо. Но форма – это то же самое. Однажды тебе станет очевидно, что нечего бояться. Вообще нечего. Особенно тебе, с твоими способностями.