– Беги!
Тот, придерживая баранью шапку, припустил по мостку.
– Держи, держи его!
– Кошелек ему отдал! Уйдёт.
Возок перегораживал въезд на мосток. Всадники носились вдоль отмели, не смея сунуться вброд. Купчик присел за оглоблями, готовый уже ко всему. Кто-то – Зверёныш так и не понял, кто, Путьша или кто-то из его подручных – выхватил лук. Мальчишка был уже на том берегу, всадник привстал над седлом и выстрелил. Мальчишка упал в кусты.
– А-а!!! – завопил отец, выдернул из-под сена жердь и полез на кого-то.
– Эй! – вскрикнул тот, кто получил по спине жердью. – Уймите его!
– Бей! Да бей же его! Он дерётся.
– Кистенём, кистенём его.
Купца кое-как убили. Труп с вывернутой шеей и разбитой головой валялся на мостках. Ярец что-то шевелил телячьими губами, оторопело глядя на труп. Зверёныш злобно оскалился и, отхаркнув, сплюнул. Парни слезли с сёдел, приподняв, сошвырнули возок в воду. Мосток открылся, Зверёныш мимо тела проехал на ту сторону. Конь, чуя кровь, в возбуждении фыркал.
Мальчишка был жив, стрела торчала у него из бедра.
– Надо же, – сказал кто-то, – а я метил в подмышку.
Зверёныш ударил саблей, добил и, брезгливо кривясь, вернулся на свой бережок.
– Зачем? – Ярец слез с коня и чуть не плача глядел на Зверёныша. – Зачем мы его? Это же забава. Он был добрый, смешной и толстый. А мы его так – зачем? Чего он сделал-то, а?
Кто-то из ватажки, пересилив себя, морщась, подошёл к трупу, разомкнул ему кулачок и поднял вверх руку с болтающейся кистью.
– Глядите! – на пальцах купчика вылезли коготки. – Это упыряка.
– Не упыряка, а лобаст. Это лобасты с когтями.
– По мне один хрен.
– Ну и что, – не унимался Ярец. – Ну и что, ведь он безвредный. А мальчишка?
Зверёныш загарцевал на коне. Что ему ответить? Кто-то сбегал на тот берег, нашарил у мальчишки кошелёк. Когда принесли, Зверёныш, не глядя, сунул его под седло. Серебра у них было уже предостаточно.
Дальше поехали тихо. Без игр, без хохмы и веселья. Кривые изгородки, жалкие входы, неглубокие мотыжные распашки одна за другой плыли мимо. Воздух, обернувшись ветром, пошевелил желтоватые волосы. Зверёныш оскалился:
– С каждым разом всё гаже и гаже, – решил он.
Двое на него оглянулись: Путьша недоуменно, а Ярец внимательно. Это были последние слова, когда Зверёныш был откровенен со своей ватажкой. Впереди открывалась жизнь, полная свободы, неподвластности и, кажется, ненужности. И она, эта жизнь, ему, семнадцатилетнему, очень не нравилась.