Сказав это, она нагнулась к спинке кровати Евы и вытащила оттуда веревку. Наблюдала за этим и Ева, которая не проронила ни слова, ни один мускул не дрогнул на ее лице. Лишь тогда, когда мать вышла из избы, хлопнув дверью, Ева тихо прошептала:«Прощай ма-ма…» и окрестила рукой дверь, через которую только-что вышла ее мать. Слез на глазах дочери не было…
В тяжелых думах и с душевными муками уходила от дочери Елизавета, прекрасно понимая, что это есть ее последний путь из избы, в которой она прожила далеко нелегкую жизнь. Она не сомневалась и в том, что ее Евушка, ее единственная дочь, которая остается жить на этой земле, знает об этом. В принципе она и жила ради этого дитя. К сожалению, за пятнадцать лет жизни дочери Елизавета так и не сумела дать достойную жизнь той, ради которой, казалось, она и хотела жить сама. Но увы, не получилось…
Выйдя из дома во двор, Елизавета оглядела внимательно все вокруг: избу, подзакат, пригон, баню. В основе своей все постройки были ветхими, ничего не стоящими. Даже это «состояние», которое она нажила за всю свою жизнь, женщине было противно. Те копейки, которые она зарабатывала, горбатясь с раннего утра до позднего вечера, уходили куда-то в песок. Стоя посреди этого «богатства», Елизавета не только не навидела себя, но и ненавидела ту власть, которая в сущности сломала ее судьбу. На какой-то миг перед ее глазами всплыли эпизоды из жизни бабушки, которая рассказывала своей внучке о радующих взгляд немецких деревнях на Волге, и о том, как вольготно и богато жили немцы…
Елизавета, поглощенная думами, медленно подошла к бане и также медленно присела на остатки поленницы дров, которыми топили печи. Затем она взглянула на входную дверь бани. Доска, приперающая дверь, была на месте. Перед глазами женщины невольно всплыла возможная картина происшедшего, которую Елизавета воспроизвела до мельчайших подробностей. В эту субботу она пришла с работы поздно, как обычно, после десяти вечера. Еще по дороге от фермы домой она мечтала о теплой баньке, и о том, что она наконец-то отмоет всю «грязь» недельной давности. Баню они топили, как и все жители деревни, по субботам. В этот день в деревне, также и у Кротов, все делалось для наведения порядка и чистоты в домашнем хозяйстве. Львиная доля этих работ ложилась на плечи Елизаветы. Ей особенно «доставалось» в последнее время, когда Ева забеременела. Генрих Петрович Кох, Гена, так его называла Елизавета в дни чувственного «прилива», участия в уборке никогда не принимал. Если в такие дни он приходил домой пораньше, то в субботу мужчина приходил специально очень поздно, когда уже деревня погружалась в мертвую тишину и темноту.