Нам еще повезло, что день выдался солнечным. Кто-то из местных краеведов подсчитал, что в Питере на год приходится не более сорока двух солнечных дней. Взволнованные горожане принялись через газеты доводить до сведения работодателей простую и гуманную истину: если в солнечный день кто-то из петербуржцев не вышел на работу, то бог ему судья и не нужно смотреть в трудовое законодательство. Думаю, поэтому такое количество бездельников слоняется в разгар рабочего дня по Невскому проспекту.
Мансур раздраженно поглядывает на них через затемненное стекло «роллс-ройса», только один раз тихо бросив сквозь зубы: «So tired, so unhappy». Он говорит это, пока мы пролетаем пробку на углу Невского и Литейного, по разделительной полосе с мигалками, в сопровождении милицейского эскорта. Торопимся на Финляндский вокзал. Мансуру важно встать на точку. Точка в нашем сегодняшнем «Брифе» – место, где Ленин девяносто лет назад обратился к солдатам и матросам с броневика. Мы утвердили этот пункт еще месяц назад. Всемогущий «Бриф» – подробный план моего общения с клиентом. Он предусматривает все его потребности, до мельчайших деталей быта: цвет обоев в апартаментах, где клиент будет жить, сила напора воды из крана в его уборной, марки автомобилей, на которых клиент будет передвигаться, марки и год разлива вин, которые он будет распивать в обществе дам, чьи точные параметры непременно указаны в «Брифе». Мы не можем позволить импровизаций.
На площади у Финляндского вокзала ветрено и людно. Воздух сырой, пахнущий глиной. В отличие от зевак с Невского, здесь прохожие деловито спешат к электричкам, скользя усталыми взглядами по асфальту. Я указываю Мансуру на скамейку под старым опавшим вязом. Вот место, где со стопроцентной исторической достоверностью располагался броневик Ленина. Конечно, это моя выдумка, откуда я могу знать про точку? Но кто будет спорить? Живых свидетелей не осталось.
Шейх задумчиво осматривается, садится на скамейку, перебирает аметистовые четки, которые всегда носит на левой руке, и вдруг с ловкостью двадцатилетнего юноши вскакивает на скамейку ногами. Это неожиданно даже для его охраны. Я вижу, как вздуваются мускулы под мешковатыми пиджаками, как ноги напрягаются, будто сжатые пружины. Сейчас они похожи на атлантов, эти кофейные зверьки. Мансур, не обращая ни на кого внимания, начинает громко кричать на языке дервишей и падишахов. Его крик напоминает ястребиный клекот. Он вскидывает руки к небу, будто собирается пронзить его молниями, и продолжает кричать. Птичья мелюзга взметается к кронам деревьев. Мамаши, до этого неторопливо раскачивавшиеся в такт коляскам, торопятся прочь. Старушки на соседних лавочках крестятся и прислушиваются, будто ощутив сквозь дыру во времени восхитительный сквозняк своей юности.