Карл прикрыл глаза и с чувством продекламировал:
А месяц будет плыть и плыть,
Роняя весла по озерам…
И Русь все так же будет жить
Плясать и плакать у забора.
– И, вспомнив это, – повторил Карл деловито, – я самым решительным тоном заявил паспортистке, что прошу записать меня русским. Не могу удержаться, чтобы не сказать два слова о патриотизме как таковом: русский патриот мне нравится больше любого другого, он не криклив, спокоен и тверд. И он знает своего врага в лицо…
– Тебе хорошо: тебе известно, кто ты. А вот я… Звали меня когда-то, как ты знаешь, Павлом Базилевским, а теперь я то ли Пауль Вернер, то ли Поль Вернье, то ли Пол Ковальски, то ли…
– Как же ты расточителен! Ну, скажи, разве можно так разбрасываться! – укоризненно покачал головой Карл. – Это же безнравственно! Я бы на твоем месте остановился на ком-нибудь одном.
– Увы, нельзя…
– А сейчас ты кто? Как вас теперь называть?
– Сейчас я Паоло Солари, уроженец Неаполя.
– Макаронник?! Вот это да! Но ты же ни бельмеса не знаешь по-итальянски!
– Пришлось проштудировать русско-итальянский разговорник.
Карл посмотрел на меня с уважением.
Я подмигнул ему и добавил:
– И потом, я непродолжительное время дружил с одной обворожительной итальянкой. Тесное общение, и все такое, ты понимаешь…
Карл удовлетворенно крякнул:
– Вот это совсем другое дело!
– Кстати, ее звали Аделаидой.
Я солгал. Но сделал это не без умысла: дело в том, что так звали последнюю привязанность Карла.
Но Карл и ухом не повел.
После короткой паузы он спросил:
– Думаешь, тебя все еще разыскивают?
– Как дважды два.
Карл пошевелил бровями и вернулся к вопросу о моей национальности:
– А где твои истинные родовые корни?
– Я же говорю, в Неаполе, там недалеко от церкви Сан-Джакомо дельи Спаньоли есть маленькая улочка, которая носит имя моего предка, почетного гражданина города Неаполя Витторио Солари. Он жил в 18 веке и был глубоко верующим христианином, за что паства семь раз подряд избирала его церковным старостой. Так вот, этот Витторио Солари прославился тем, что даже в Великий пост, то есть в Пепельную среду и Страстную пятницу, обжирался свининой по-неаполитански и до блевотины накачивался разливным фалернским…
– Ну и балаболка же ты! Как ты сам не устанешь от своей болтовни!
– Клянусь девой Марией… – я молитвенно прижал руки к груди.