– Я и отдохнул! – возразил Евгений.
– Помню я, как ты отдохнул. Три дня! Это что, отдых? Но сегодня ты что-то бледнее обычного. Новая картина не дает покоя?
– Не дает, – признался Евгений.
Это была правда. Он с трудом мог сосредоточиться на том, что ему говорила жена. Некоторые слова он вообще не улавливал и, поняв это, пытался восстановить смысл всей фразы по ее окончанию. Ему никак не получалось успокоиться, сосредоточиться на чем-то другом. Там, в комнате, стоит на мольберте и ждет его неоконченная картина. Таких, как эта, он еще никогда не писал. Поля с цветущими подсолнухами, натюрморты с вазами и яркими рушниками, виды из окна, пыльные тропинки за деревней, куда он специально ездил за вдохновением – подо всем этим словно была подведена черта. Нет, ему нисколько не опротивело то, что он делал раньше, что восхищало его и придавало сил в работе. Просто Евгений чувствовал, что что-то внутри требует, даже строго приказывает, чтобы он шел и поскорее закончил начатую картину. Это одновременно и пугало, и затягивало его. Он принял это за происки вдохновения. Как известно, оно, то есть, то пропадает совсем, то снова возвращается, захватывает в самое неподходящее время, в самом неподходящем месте, когда и рисовать-то не на чем и нечем. И приходится отыскивать огрызок карандаша или плохо пишущую авторучку для того, чтобы на обрывке газеты или на форзаце книги нарисовать то, что пришло в голову. Не всегда у Евгения это получалось – в поисках бумаги и карандаша он вдруг терял мысль, забывал почти уже нарисованный образ, и выходило что-то совершенно нелепое, неясное, банальное, непригодное в дальнейшей работе.
«Картина, ты слышишь? – раздавался где-то в голове шепот. – Картина ждет, ты все забудешь, растеряешь, ничего не получится. Закончи, дорисуй как можно быстрее. Ты слышишь? Быстрее».
Всю ночь Евгений ворочался и вздыхал. Под утро он проснулся в поту. Ему было тяжело дышать. Он встал, подошел к окну и раскрыл шире форточку – маленькую, скрипучую, с потрескавшейся краской с наружной стороны. Мария в этот момент не спала, но делала вид, что спит, молчала и не шевелилась. Она понимала, что побеспокоить мужа, упрекнуть его в чем-то она просто не имеет права. Это были муки творчества, давление, отдышка, плата за долгое сидение у мольберта и вдыхание токсичных паров растворителя. Поток весеннего ночного воздуха освежил лицо, и Евгения, в конце концов, потянуло в сон.