– А этот? – я кивнула на радужный пузырек.
– О, это – тайна! – снова заулыбался продавец снов. – Это, красавица, одно из многих, рулетка – или семью повидаешь, или в путешествие угодишь, или любовь свою…
– Сколько? – вырвалось у меня.
– А когда ты в последний раз сон видела? – он вдруг стал серьезным, в сияющих голубых глазах заштормили серые грозы. – И когда в последний раз видела такой сон, чтобы проснуться и услышать собственное сердце – радостное ли, возбужденное ли, испуганное ли? Когда, красавица?
Я неопределенно пожала плечами и отвела взгляд. Давно. Даже не помню, когда. Очень давно – кажется, в другой жизни…
– Забирай, – «профессор» протянул мне радужный пузырек. – Я не торгую снами. Не совсем торгую то есть… – и снова заулыбался. – Торгую, да не совсем. Найдешь меня… позже. И расскажешь, что видела. У меня фантазии порой не хватает, и я иногда использую чужые образы. Это и есть плата. Берешь?
Я тоже улыбнулась, и узкий шестигранный пузырек невесомо лег в мои ладони. Пульсирующий, точно живой, греющий пальцы ускользающим осенним теплом, пахнущий почему-то имбирным пряником…
– Как я вас найду… Фёдор Платонович? – я спрятала пузырек во внутренний карман ветровки.
– Поймешь, Юстина, – продавец подмигнул, – найдешь, Юся. Найдешь.
Я не успела удивиться: меня оттерла сухоньким плечиком очередная хрестоматийная старушка в черном пальто и запела, гнусавя, что-то про умершую лет сорок назад любовь и про то, «как бы повидаться-то с ним, Феденька, родненький?..». Продавец опять исчез под прилавком, а я отправилась прочь из парка. До дома – остановок пять пешком, в солнечной осени и в мечтах. В кои-то веки – в мечтах…
Пузырек приятно грел и, казалось, мурлыкал что-то – тихое, нежное. Так мама пела на ночь, поняла я неожиданно, спеша по шуршащей, пламенно-рыжей мостовой мимо зеркальных магазинных витрин. Прижала руку к внутреннему карману и услышала – эхом в ушах, в вихре мыслей: «Спи, моя малютка, сладким сном усни, спи да спи, до утра, до лучей зари, и не бойся ночи – ночь всего мудрей, спи, дочурка, дочка, засыпай скорей…» И, сердце, пропустив удар, забилось гулко, тревожно. Мама далеко, и так же далеко детство, уютная ночь под ее пение, на ее мягком плече, с ее запахом ландышей и тихим, высоким голосом… Она не знала ни одной колыбельной или сказки – ей некогда было читать, только работа круглосуточно, пока дети маленькие, а отца нет, и она каждый раз что-то придумывала – сочиняла за минуту и слова, и мелодию, а потом пела, пела, пела, пока я не засыпала…