Фантазия Гитлера словно пробивала все покровы реальности. Как индейская стрела, прилетевшая в наш мир из романа столь любимого Гитлером Карла Мая. Кстати, перед этим фантазером, который ни разу не бывал в Америке, но писал про индейцев и про их друга по прозвищу Верная Рука, фюрер преклонялся всю жизнь. Еще в детстве он был так поражен мужеством вождя апачей Виннету, что перестал кричать во время порки. Укрепившись у власти и немного успокоившись, этот друг индейцев первым делом перечитал все семьдесят томов плодовитого автора. Пусть это было бы лишь личным литературным вкусом Гитлера, но «перед войной с Советским Союзом он обязал своих генералов прочитать эти книги. В 1943 году он приказал отпечатать для фронта 300 тысяч экземпляров романа про Виннету. Шпеер рассказывал, что фюрер увидел в индейском вожде «образцовый пример руководителя военной кампании и благородного человека». В кульминационный момент войны Гитлер говорил, что романы Карла Мая открыли ему глаза на мир.
«Своей убедительностью Май был, несомненно, обязан тому, что лично верил в эти мечты, и в середине 1890-х годов полностью растворился в них, публично возвестив, что сам является Старым Громилой и Кара-бен-Немзи, владеет 2100 языками и диалектами, путешествовал по отдаленным странам и пережил все приключения, описанные в его книгах»…
А Вагнер?! Однажды, прочтя «Золотой горшок» Э.-Т.-А. Гофмана, он сказал жене, что, по его мнению, величие и глубина Гофмана заключается в… его отношении к миру фантазий как к «истинно реальному». Постепенно западноевропейская мысль и пришла к тому, что литература, заменяющая вещи словами, должна изгнать бытие из реального мира, добиться его полного разрушения.
То же самое Вагнер мог сказать и о себе, ибо ему никак нельзя отказать в способности делать воображаемый и мифический мир правдоподобным, чем и объяснялось то огромное влияние, которое композитор оказывал на свою аудиторию.
Конечно, этого он достигал главным образом посредством музыки, истинного языка романтизма. Его зачарованных зрителей вряд ли заботили сюжетные неувязки или невнятные философствования автора, которые вообще могли пройти незамеченными. В самой музыке была заключена сила, разрушающая реальность и вызывающая почти наркотическое состояние восприимчивости к внушениям. Музыкальный критик Эдуард Ганслик после премьеры «Нюрнбергских майстерзингеров» в 1860 году описал оперу как разновидность заболевания. Ницше, который, в конце концов, признал всю романтическую музыку психологически невыносимой, развил данную точку зрения в отрывке из «По ту сторону добра и зла»