Шакал подошел к лежащей эльфийке. Низкий, страдальческий рык вырвался у него из груди, когда он поднял из грязи ее обмякшее тело.
– Друг Шакал, – запротестовал Штукарь. – Твоя рука…
Шакал ничего не ответил – он был слишком изнурен, чтобы говорить. Лишь приложив всю свою волю, он положил женщину на правое плечо и перекинул сломанную руку через ее поясницу. Здоровая рука была ему нужна, чтобы не упасть в грязь лицом, если упадет – когда упадет.
Они плелись дальше, уже не пытаясь бежать. Уходящее солнце и прибывающие мухи были непреклонны – и оба как бельмо на глазу.
– Уверен, что идем верным путем? – спросил Штукарь спустя некоторое время.
Шакал снова не ответил. Он знал примерное направление, где должны быть деревья, у которых они оставили свинов, но из-за сломанных костей и отчаянного бегства от опасности его память сильно затуманилась. Вернуться было бы непросто, даже оставайся он спокоен и невредим. Старая дева являла собой однообразный ад, где был только песчаный тростник и стоячие лужи. Требовались годы, чтобы хорошенько ее изучить, и все эти годы она убивала бы исследователей. К тому же Штукарь сам знал ответ на свой вопрос. Зачем было спрашивать, если уверен, что Шакал вел в нужную сторону?
Спустившаяся ночь вынудила их прекратить движение. Даже с помощью орочьих глаз шансы найти свинов в темноте были невелики. Штукарь помог Шакалу опустить эльфийку на землю, и они плюхнулись рядом. Свет им заменили насекомые, оглушительные в своем множестве. Шакал позволил себе расслабиться в этом шуме, отдавшись свободе бессилия. Они не могли идти, не могли сражаться. Они бы не увидели тварей, которые подберутся к ним в темноте, – их черные тела казались бы просто тенями, пока не стало бы слишком поздно. Шакал ничего не мог поделать. Это было превосходное облегчение. Он мог пережить ночь, а мог и не пережить – как бы то ни было, он мог скоротать время в великолепном, неизбежном бессилии.
Штукарь оказался предприимчивее.
Шакал услышал, как он роется в мешке, который чудом умудрился сохранить. Затем – звук рвущегося шелка. Притупленным от боли и истощения разумом Шакал смутно осознавал, что чародей накладывает шину ему на руку и дает пожевать какой-то горький комок. Остальная часть ночи прошла под лягушачьи песни в лихорадочном забытьи.