– Да вы что… – задрожала с ног до головы Женя. – Да вы… какая же вы милиция… Вы и сами воры похлеще… Вы не полицейские! Вы – полицаи! Я жаловаться буду… – и она попятилась прямо в сторону «обезьянника».
– Никшни, дура, – вдруг раздался оттуда хриплый жесткий шепот. – Уроют ведь…
Женя осеклась, но в ее голове билась единственная отчаянная мысль: ограбили! Просто и цинично ограбили! И телефона – единственной своей настоящей ценности – она больше никогда не увидит…
Лицо ее задергалось: так всегда происходило при сильном волнении, что тик волнами проходил по лицу, и унять его не было никакой возможности…
– Ну вот, теперь здесь подписывай! – удовлетворенно выпрямился Юрасик, но возникшую паузу вдруг заполнило короткое, как вздох: «Не знаю…».
– Не валяй дурака, – забеспокоился он. – Ты, главное, подписывай, а все остальное я беру на себя.
– Я не знаю… – еще решительнее выдохнула девушка. – Пойдем, Юрасик…
Молодой юрист смущенно кашлянул, оглянувшись на совсем другим занятых милиционеров, пробормотал:
– Секундочку… Я сейчас улажу… Юля, на минуточку, – и схватив «овечку» за руку, мгновенно выскользнул с нею за дверь.
На него никто даже не обернулся – «полицаи» с непонимающим видом переглядывались, притворно обеспокоено шаря по столу и издевательски повторяя: «Какой телефон? Откуда телефон?». Любительский спектакль доставлял участникам явное удовольствие, и при этом они демонстративно не смотрели в сторону задержанной.
– Каселёк, каселёк, какой каселёк! – заголосил вдруг один из трезвых обитателей клетки, заглушая другого, быстро и грубо шепнувшего:
– Вали быстрее… Вали, пока они не передумали… Пропадешь, дура, плюнь на трубу… Беги…
И Женя подхватилась и побежала – вон из комнаты, мимо спиной стоявшего Юрасика, припершего Юлю к стенке и что-то горячо ей втолковывавшего, вверх по ступенькам, бегом по подземному переходу, по мартовской слякоти среди еще не начавших серьезно таять, но почерневших и пожухлых сугробов в человеческий рост, по узкой мокрой тропинке к зеленой точечной «хрущевке», на шестой этаж – и только захлопнув за собой тяжелую стальную дверь, сползла по ней и беззвучно заколотилась на полу.
Теперь уже исправлять поздно, но и к тебе, сама, понимаешь, я больше ничего не чувствую… В смысле – ничего хорошего. Убил бы, если б это помогло поднять Машку. Да не поможет, поэтому живи.