Одиночество и сумасшествие. Самоанализ, но для кого-то «про любовь» - страница 2

Шрифт
Интервал


Снились в эту ночь мне и любовь, и страсть, и мои же мучения. Да как же так, извольте, Печорин… Искренне не желалось мне привязываться к тому, кто был мною нелюбим. Столько сердец разбито им, не отдам свое, пущай даже не ждет, не влюблюсь!


Третья ночь протекала долго и тяжко, спать не хотелось совершенно, хотелось думать. Задумчивость эта не давала покоя час-другой. Черепная коробка была заполнена мыслями о нем; придумывались наши с ним беседы, я что-то говорила, а он так прелестно давал ответы…

И думалось мне, что если поглядеть, мы так с ним схожи. Казался мне герой пугающе отчужденным; был одинок и не принят. Этим и отталкивал, но как впоследствии мною было осознанно – это и стало чертой схожести наших внутренних миров. Ранее считалось мне поведение Печорина лицемерным и пакостным, однако сейчас понимаю, что сокрытие истинных чувств и обличье бессердечной уверенности были лишь защитной реакцией. За сверкающей маской ныне я вижу болезненное одиночество и уныние, уставшую душу. В ту ночь, я его так и не увидела…


Ах, Григорий, Григорий! И междометий не хватит, чтобы описать переполняющее меня волнение! До сей поры столь безнадежно я вас ненавидела, как ненавидит аллергик причину своей аллергии. Распробовать этот запретный плод увы нельзя, потому он и ненавистен. И чем дольше себя ограничивать, тем более хочется вцепиться кончиками пальцев в вас, погрузиться, как в необъятный океан. А после, аллергическая реакция: начну задыхаться и просить таблеток, да боюсь не поможет. Нет от вас лекарства!

Глава II

Сложно собраться с мыслями, я была в растерянности последующие ночи. Григорий перестал появляться, и нуждой моей становилось представлять его образ намеренно. Невозможно отрицать более, что он стал моей музой, источником вдохновения, пищей для мыслей моих. Беспощадно терзает меня изнутри чувство сумасшествия, постепенно подступающее к моему сознанию. Отрицание породило зависимость. Мне хочется ощущать его горячую ладонь, которой он с нежностью и трепетом обхватывает мою – худую и замерзшую. От этого сердцу моему больней в разы, ведь греет меня лишь чай с палочкой корицы и пальто темно-малинового цвета, которое пора бы менять на пуховик, в такие-то холода.