Грянул карантин. И я взялась писать. Путеводной звездой для меня была финальная точка, которую я намеревалась поставить. И вот если б не было ее… я бы тоже, наверное, бросила свое вольное (во всех смыслах) продолжение. И отношения Дубровского с Машей, и его жизнь в целом, совершив еще один виток, должны были вернуться в ту же точку, что и в конце Тома II.
Тут у меня возникла мысль – а что если и Пушкина вдохновение оставило именно в этот момент? Но это конечно, лишь домыслы.
Однако тут для меня решающую роль и сыграло то, с чего началось мое знакомство с «Дубровским». И то, что продолжение я писала уже из века XXI, так что весь груз русской истории и русской классики, и современной массовой культуры не мог не влиять на мое видение дальнейшего сюжета.
В какой-то момент, правда, работа застопорилась – я открывала файл, смотрела на мерцающий белый лист, печатала абзац, стирала, сохраняла и закрывала… И я поехала за вдохновением в Пушкинские горы – в Святогорский монастырь, в Михайловское. Это была необыкновенная, очень интересная поездка.
И после нее продолжение дописалось, наконец, до конца. При чем писалось оно только от руки – переключиться на цифровой формат не получалось категорически, пока не была поставлена чернильная точка. Самое же поразительное – то, как себя повели герои. Двое из них вытворили в последних главах нечто совершенно немыслимое, что я никак не задумывала изначально, но по итогам вышло так, что они заняли свои места.
Если честно, в творческих поисках я порой забывала обращаться к плану из Пушкинских черновиков, но сюжет сам выходил к обозначенным в нем событиям!
Меня спрашивали: «Ты не обнаглела браться за продолжение Пушкина?». Нет, не обнаглела. Потому что берусь не за его неповторимые стихи, а за неоконченную повесть. И потому, что берусь не для того, чтобы доказать, будто я не хуже «нашего всего».
Мне просто до боли обидно, что его легкая, увлекательная и захватывающая проза (и я сейчас не только о «Дубровском») словно заточена в общественном сознании в глыбу саркофага с иероглифом СПГС (синдром поиска глубинного смысла). И к ней еще и прививается отвращение со школьной скамьи – вымученными темами школьных сочинений, от которых самому Пушкину стало бы дурно. Высокие оценки получают за такие сочинения обычно хорошисты-отличники, которые «на ять» вызубрили статьи из учебника и поняли, чего от них ждет учитель.