Но у дворян, разумеется, все было серьезнее – конфликт разрешался не на кулаках, а на пистолетах мастера Лепажа. Недаром Пушкин постоянно дрался на дуэлях – все из-за общественной морали, будь она не ладна!
Разве что уже упоминавшаяся «сто тринадцатая любовь» была разыграна по правилам. Что, впрочем, не уберегло поэта от последней, роковой дуэли.
Зато в публичном доме никаких приемов, чтобы «познакомиться» не требовалось:
«Что же, – сводня говорит, —
Хочете ль Жаннету?
В деле так у ней горит.
Иль возьмете эту?» —
писал Александр Сергеевич в стихотворении «Сводня грустно за столом».
Как не трудно догадаться, в данном случае под «сводней» подразумевается хозяйка «веселого дома».
* * *
В стихотворном послании к другу Соболевскому Пушкин оговаривается:
У податливых крестьянок
(Чем и славится Валдай)
К чаю накупи баранок
И скорее поезжай.
Вряд ли, указывая на податливость валдайских девиц, Пушкин имел в виду низкие цены на баранки.
Но своим многочисленным возлюбленным Александр Сергеевич читал совершенно иные стихи. Вот, к примеру, обращение к Марии Раевской, отошедшей на минутку к морю сполоснуть ноги после долгой поездки:
Как я завидовал волнам,
Бегущим бурною чредою
С любовью лечь к ее ногам!
Как я желал тогда с волнами
Коснуться милых ног устами!
Никаких, как бы сейчас сказали, отношений тогда у Пушкина с Раевской не сложилось (в скобочках заметим – к счастью: Маше было всего-навсего пятнадцать лет), но наше представление о пушкинском соблазнительском инструментарии это, безусловно, расширяет.
А в некоторых поэтических произведениях мы можем разглядеть просто классическое нлп:
Люблю твой слабый свет в небесной вышине;
Он думы разбудил уснувшие во мне.
Я помню твой восход, знакомое светило,
Над мирною страной, где все для сердца мило,
Где стройны тополи в долинах вознеслись,
Где дремлет нежный мирт и темный кипарис,
И сладостно шумят таврические волны.
Там некогда в горах, сердечной думы полный,
«Разбудил уснувшие во мне», «все для сердца мило», «стройны тополи», «нежный мирт», «сладостно», «сердечной думы полный». Очевидно, что для описания природы Пушкин пользуется ровно теми же словесными конструкциями, что были приняты (тогда уже) в любовной лирике.
* * *
А вот письмо поэта к некой кишиневской даме, к сожалению, нам не известной: «Я тысячу раз целовал эти строки, которые привели мне на память столько безумств и мучений стольких вечеров, исполненных ума, грации и мазурки и т. д. Боже мой, до чего вы жестоки, сударыня, предполагая, что я могу веселиться, не имея возможности ни встретиться с вами, ни позабыть вас. Увы, прелестная Майгин, вдалеке от вас я утратил все свои способности, в том числе и талант карикатуриста… У меня есть только одна мысль – вернуться к вашим ногам. Правда ли, что вы намерены приехать в Одессу? Приезжайте, во имя неба! Чтобы привлечь вас, у нас есть балы, итальянская опера, вечера, концерты, чичисбеи (постоянные спутники и отчасти конфиденты замужних дам, вроде как охраняющих их целомудрие, а там поди их разбери – авт.), вздыхатели, все, что вам будет угодно. Я буду представлять обезьяну и нарисую вам г-жу Вор. в 8 позах Аретина (модного в то время итальянский эротический поэт. – авт.)».