В этой толкотне с помещением было нелегко; проходя от хаты до хаты, он попал наконец на милосердную душу. Старина мещанин позволил ему переночевать в пустом хлеву. Найдя в углу немного соломы, Гжесь перекрестился, лёг и заснул так, что его только ржание коня белым днём разбудило.
Выйдя из сарая, он застал уже всех на ногах. Побежал как можно скорей умыться в колодце, поблагодарил старика за гостеприимство и, узнав от первого встреченного на улице человека, что король уже выбрался в дальнейший путь в Краков на Величку, не теряя времени, также двинулся в эту сторону.
Только за местечком, пройдя часть дороги, он сел, голод, который дал о себе знать, он удовлетворил хлебом и сыром бакалавра. Первый, который был сухим, когда ему его дали, он бы не откусил, не облив водой, но та, к счастью, нашлась на дороге, и сухарь с солью и сыром хорошо пришёлся по вкусу. Всё-таки их нужно было экономить, потому что он не предвидел, где и как поест, а гроши, которые ему дал Живчак, трогать не хотел. Тем временем солнце начало припекать и, поев немного, Гжесь пустился в дальнейшую дорогу.
В этот день ни одна повозка и милосердная рука не пришли ему на помощь. Должен был идти пешком, напиваясь водой из ручьёв и колодцев, уставший, припадая под ивами и в зарослях у дороги, и так под вечер притащился к костёльной деревне, направляясь прямо к дому священника.
Школы тут никакой не было, деревянный костёльчик, небольшой, старый, дом свящнника под соломой, а вместо священника хозяйничал викарий. Тот сначала сурово и жёстко принял бедного мальчика, называя его бродягой и безумной головой, обзывая его бездельником и т. п., но постепенно, выслушав рассудительные и покорные ответы Гжеся, подобрел, отослали его к старой хозяйке на кухню, а та, хоть также жаловалась на дармоедов и нищих, дала немного остывшей каши со шкварками, кромку хлеба и в сарай на сено отправила гостя спать.
Когда с утра костёльный дед зазвонил на святую мессу, Гжесь тоже пошёл помолиться, а так как попал на пение розанца, он также возвысил голос. Должно быть, он пел от всего сердца во славу Богу, но и пением он также был рад, может, покрасоваться, потому что знал, что голос имеет особенный, чистый, мягкий, проникновенный. Все поворачивали к нему головы.
После богослужения он уже только хотел попрощаться с викарием, когда тот сам его позвал, похвалил прекрасное пение и потянул за собой в дом. Там он заново начал его расспрашивать, усердней, а когда юноша похвалился, что и неплохо умеет писать, и много молитв в Саноке для ксендза и людей набожных перепереписывал, викарий захотел проверить, задержав его на этот день для отдыха у себя. Гжесь не отпирался, потому что, непривычный ещё, чувствовал себя довольно уставшим, и так в этот день, вместо того чтобы идти дальше, сел для викария на выдранной из агенды бумаге каллиграфировать под диктовку апостольские тексты.