– Вот и все, – сказала она, пряча серебряный ошейник в складках юбки. – Спасибо за помощь, – добавила, наблюдая, как на глазах разваливается рассыпается прахом огромный зверь. Вспыхнула синим огнем черная шерсть, обуглилась плоть, а кости с тихим щелканьем упали на землю. Упали, но пролежали так недолго. Земля быстро прибрала себе свое. Вот и нет больше даже костей, а на месте, где они лежали, прорастает мох, красный, как кровь.
Горыныча приходилось придерживать за ошейник. Чего это стоило Григорию, лучше и не думать. Адов зверь рванул вперед с такой силой, что едва не вывихнул ему плечо. Еще и оглядывался костяной головой, зыркал недобро. Зыркал, челюстями клацал, но не трогал. Помнил приказ тети Оли, или не по нраву ему такие, как он, Гриня? Григорию и самому не все было по нраву. Никак он не мог приноровиться к этому своему новому существованию. Никак не мог разобраться, что с ним такое произошло тогда, в лощине, и что творится сейчас. Помнил только, как умолял тетю Олю, чтобы убила, чтобы не оставляла гулять по земле голодной монстрой. Уже тогда, когда умолял, чувствовал в себе этот неправильный, нечеловеческий какой-то голод. И голос в голове слышал. Голос той твари, что порвала его на ошметки, но не добила. А потом голос оборвался. Не стих, не отдалился, а словно бы электрический провод кто-то перекусил.
Стало ли ему легче?
Куда там! Дураком Григорий никогда не был, понимал, что к чему, себе самому не врал. Может и нет больше твари, может и нет больше этого зова, но голод никуда не делся, и боль раздирает грудь, добираясь до сердца, сжимая его стальной хваткой, не давая биться, не давая вздохнуть полной грудью. А перед глазами Зося… Кожа белая, глаза черные, когти, зубы… Не та Зося, какой она была, а та, какой стала по вине твари.
Зосе тетя Оля помогла. Как умела, так и помогла. Григорий не в обиде, теперь он на многое смотрел иначе. Понимать, может, и не понимал до конца, но принимал.
Только то, что сделала или не сделала тятя Оля, принять никак не мог. Как просил он ее, как умолял! Чтобы не мучила, чтобы как тогда с Зосей… А она все смотрела и смотрела. Словно думала, как бы с ним получше поступить, словно примерялась, как бы половчее ударить. А потом сказала:
– Прости меня, Гринечка.
Он бы простил! Он бы что угодно ей пообещал в обмен за смерть, а она вдруг покачала головой.