Я попробовал пошевелиться, но тело не слушалось, а каждое движение лица, даже дыхание, было настоящей мукой – кожу разрывало, словно тонкий пергамент.
Паника удушливой волной подкатила к горлу, по спине пробежал холодок липкого пота, в висках застучало. Я понял, что слышу только стук собственного сердца и кровь, спешащую по жилам.
Закричать. Закричать, чтобы оттолкнуться хотя бы от собственного крика, чтобы осознать себя в пространстве. Но нет, не в этот раз…
Губы спеклись, вросли друг в друга, как бинт врастает в рану. Попытка раскрыть рот провалилась, и я смог только замычать. Так тихо и невнятно, что и сам не был уверен – мои ли это звуки и существуют ли они вообще.
Я был заперт в собственном теле. Мое сознание билось в застенках, не находя выхода. Может, это кома? Господи, пожалуйста, дай мне выбраться! Дай. Мне. Вырваться.
Собрав все силы и всю волю, что еще оставались, я разорвал спекшиеся губы, и закричал. Но услышал только слабый, хриплый стон.
Пересохший рот окропился кровью, ее солоноватый вкус был живым. Я был живым. И, узнав ответ на главный вопрос, ватный, больной мозг подкинул еще один. Еще два. Где ты? Кто ты?
Как только что проснувшийся, я теперь пытался обрести себя. Очнуться в собственной постели, в чужой постели, в какой-нибудь постели…
В голове должны были пролетать картинки с местами, где я жил. Но они не пролетали. Вместо них чернела все та же пустота обратной стороны век.
Но вдруг, что-то на мгновение блеснуло. Как будто случайный лучик солнца заглянул в мою могилу. И я услышал мягкий шорох. Тут, и правда, был ковер, и некто шел по нему. Шел, чтобы остановиться рядом со мной.
Тонко зазвенела металлическая посуда, ее, наверное, поставили на пол. В воздухе разлился нежный, сладковатый восточный аромат. Какие-то цветы. Жасмин? Роза?
Пришедший затянул вполголоса заунывную, увлекающую в транс мелодию, и моих век коснулась теплая, влажная, ароматная ткань.
Похоже глаза загноились, и ресницы плотно склеились засохшим гноем. А теперь влага его растопила, и я наконец прозрел.
Смотреть было больно, хотя кроме темноты и смотреть было не на что. Только под глазами светлела маленькая тонкая рука и белела холщовая тряпочка, мягко касавшаяся моего лица. Тряпочка успокаивала и утешала. Терзавшая тело боль становилась глуше, как будто откатываясь куда-то вглубь, прячась, укутываясь, забываясь.