Муж, сглотнув, переводил взгляд с моего лица на живот, и кадык подпрыгивал вместе со взглядом.
– Это… как? – спросил он, обращаясь к матери растерянно, будто это была ее вина. – Какой срок?
Свекровь показала на календарь: – Завтра рожать.
Муж, словно остановленный с разбегу человек, стоял столбом. Я обошла его, стараясь не задеть, гордо неся свой беременный живот, внизу ждало такси. Свекровь прильнула к окну, махая мне рукой, за ней маячило растерянное лицо мужа, а мы сидели в машине вдвоем – я и мой живот, моя Машенька, я уже знала, что назову дочку только так.
IV
В больнице я пролежала долго. Муж приходил, но его не пускали дальше приемного покоя, и он кричал под окнами, сделав ладони рупором.
– Тебя зовет, – говорили мне соседки, мягко трогая за плечо. – Ты бы хоть подошла к окну, человек надрывается.
Они смотрели на меня с осуждением: глупо разбрасываться мужьями. Но я не думала о нем: теперь у меня была Машенька.
С той секунды, как она родилась, мы не разлучались ни на мгновение, она лежала у моей груди, с фарфоровой кожей, пухлыми губками и настоящими локонами, не жиденькими мокрыми волосиками, прилипшими к темени, с какими рождаются младенцы. Машенька вела себя степенно, как и положено красавице, она не плакала, лишь вздыхала и чмокала, когда я слишком сильно прижималась к ее сдобной щечке. Я не давала медсестрам уносить Машеньку, поминутно предлагая грудь, вдруг она голодная.
– Она недавно ела, ты перекормишь, – говорили соседки по палате, разнимая мои объятия. – Ты ее раздавишь, отпусти. Поспи, тебе нужно отдохнуть.
– У нее опережающее развитие, – говорила я врачу, и врач кивала, почему-то пристально глядя на меня, а не на дочку. Мою кровать поставили отдельно, чуть поодаль от остальных, и правильно – у всех заляпанные простыни, скомканные одеяла, а на моем покрывале ни складочки, ни пятнышка, я качаю дочку на руках, любуйтесь, какие мы красивые.