Пацаны за моей спиной кричали:
– Что стоишь?! Вали её в снег!..
И я схватил девчонку за талию, повалил в глубокий, пуши-стый снег. Она оказалась внизу. Теперь надо было зачерпнуть варежкой холодного изумрудного чистого снега, натереть им Надькино лицо, а если получится, то и «накормить». Мне ка-залось, что она будет отчаянно сопротивляться, однако Надька совершенно спокойно лежала подо мной и только пронзительно смотрела в мои глаза. Прядь тёмных волос вылезла из-под платка на лицо правильного, немного грубоватого профиля. Её взгляд ввёл меня в какое-то оцепенение. Было приятно находиться рядом с ней, чувствовать её дыхание, глядеть в её совершенно не испуганные глаза. Так продолжалось всего секунду-другую. И вдруг она сказала:
– Ну, всё, отпусти.
И я, словно по приказу, встал, вышел на железную до-рогу, где меня ждали друзья. А Надька быстро выскочила из снежной ямы и, отряхнувшись, показав нам кукиш, побежала к своим подругам.
Что это было? Я тогда не знал. Сейчас, с течением времени, мне стало понятно – это первое ощущение женщины. Ощущение другого пола. Это уже не игры в догонялки, а более серьёзное и глубокое, это – чувство. «Но продолжения не будет», – так, кажется, поёт А. Новиков. Вот и у нас с Надеждой после того случая всё вернулось на круги своя. Школа, домашние дела, игры с ребятами в войну, хоккей, футбол. Нет, не созрел я к тому времени для ухаживания за девчонками. Однако прошло с той поры уже более 40 лет, а я этот эпизод ясно помню.
Второй случай со мной произошёл в пятнадцать лет. У председателя Еремковского колхоза было две дочери: стар-шая – Алёна, младшая – Ольга. За старшей взялся ухаживать суворовец, прибывший в отпуск, а я – за младшей. Помню, как вечером мы провожали их из кино домой, проходя по железнодорожным путям, мимо вокзала, дедовского дома, по деревянному мостку, через лужайку, прощаясь возле не-большого деревянного крылечка. Тёплая ночь, яркие звёзды, молоденькие девчата. Эх, лепота!..
В один из вечеров мне захотелось подарить Ольге цветы. Я нарвал возле бабушкиного дома на лесной поляне большой букет фиалок и пошёл на свидание. Мне хотелось просто по-дарить их наедине своей подруге, но вышло иначе. Её отец и мать пригласили меня к себе в дом. Пришлось идти. Скажу прямо, мне было страшно неловко, когда я предстал перед глазами всего Ольгиного семейства с каким-то там «драным веником» из фиалок, источающим тяжёлый болотно-ночной запах. Мать у Ольги тяжело болела. Я её почти не знал, поскольку она редко выходила из дома. Отца видел часто, всё-таки председатель Еремковского колхоза. Родители поблагодарили меня за цветы, сказали Ольге, чтобы она поставила их в вазу, пригласили в зал к чаю. Посередине большой комнаты стоял круглый стол, накрытый льняной скатертью с уже приготов-ленными приборами: чашками, блюдцами, ложками, вазоч-ками с вареньем и баранками. Пока пили чай из самовара, разговаривали о пустяках. Вернее, мне задавали вопросы, а я на них отвечал. Нашу семью хорошо знали, как, впрочем, и всех, кто проживал в этом небольшом железнодорожном посёлке. Так что скрывать было нечего. На Ольгу я практически не смотрел, поскольку находился под пристальным наблюдением её родителей.