Робертсон резким взмахом руки оборвал кричащую жену и протянул руку к небольшому чайному столику, на котором высилась гора всевозможных печенек и маленьких шоколадных конфет. По-прежнему не говоря ни слова, взял кружочек шоколадной вафли и отправил в рот, усердно жуя и намеренно громко хрустя своим лакомством. Затем запил молоком с этого же стола и только после мягко и тихо, едва слышимым шепотом, ответил:
– Ты себя не слышишь, дорогая, – начал он, с неохотой выдавливая из себя последнее слово и делая на нем особое ударение, – ни себя, ни меня тем более. Перестань так голосить, иначе и моему терпению скорее придет конец.
Робертсон сделал небольшую паузу, ожидая, что сейчас в его адрес вылетят пара-тройка гневный оскорблений и обвинений, или вот-вот истеричная Джанет гордо поднимется с дивана и, бросив презрительный взгляд назад, быстро уйдет по направлению к кухне. Нальет бокал красного вина и с жадным блеском и невыразимой, наигранной всеми силами тоской в светло-карих глазах сделает глоток, затем еще и еще один, сдерживая рвущиеся наружу рыдания и размышляя о своей ненужности и никчемности.
Вопреки всему она осталась на месте, поникшей и опущенной книзу головой напоминая сломанную куклу.
– Вот и отлично. А теперь вернемся к нашему разговору. Тебя не устраивает новый знакомый Рэйчел, и поэтому ты хочешь вмешаться, я правильно тебя понял? – Элиот требовательно протянул раскрытую ладонь, и, получив неуверенный кивок, резко сжал ее в кулак, и на запястье отчетливо проступили вены. – Поддерживая мысль о равенстве всех людей в мире и уважении их прав, ты не считаешься с правами своей дочери, если намерена запретить ей общаться с теми или иными лицами только из-за собственной неприязни к ним. Теперь понимаешь? Она не будет вечно под твоим колпаком, Джанетт, и чем быстрее ты это осознаешь и примешь, тем проще будет твоя дальнейшая жизнь.
Закончив рассудительный монолог, мужчина прошел на кухню и вернулся оттуда с новым стаканом молока, полным до краев. Мгновенно осушил его и, отставив в сторону, присел к жене на диван, приобняв ее за острые плечи.
Сама же Робертсон никак не могла принять свою очевидную ошибку, и потому не шевелилась, ожидая реакции и следующих слов супруга. Она прекрасно знает, что мягкость Элиота не позволит ему уйти и оставить поникшую жену в одиночестве, он слишком нежен, слишком заботлив и трогателен этой своей вечной обеспокоенностью. Не требовалось никаких скандалов и криков, чтобы заставить этого человека почувствовать себя виноватым, а потому ей оставалось просто сидеть и терпеливо ждать, пока жалость не возьмет верх над справедливостью. Наконец, Роберстон примирительно поцеловал любимую в шею и прошептал в ее ухо: