– А чё? – повела плечиками местная колдунья, взаимно решив поиграть в предложенную игру, и так же вперила наглые зенки в глаза рыжему дознавателю, – тебе чё жалко чё ли? У тебя не убудет, а мне нравится.
С этими словами соблазнительно крутанулась и пошла дальше по своим ведьминым делам, расплывшись в ехидной улыбочке. Вот и поговорили, называется. Вот и разобрался со своими проблемами.
– Прекрати! – заковылял он в след издевательнице, буквально крича бесстыднице в спину, – он у меня уже болит.
– Гляньте на него, – тут же отреагировала белобрысая на его страдальческие вопли, не останавливаясь и не оборачиваясь, – болит он у него, видите ли. Не тереби руками вот и не будет болеть.
– Ничего я не тереблю! – чуть не заорал обиженный Кайсай.
Она остановилась. Кокетливо обернулась. И всё с той же ехидной улыбкой уставилась ему на кожаные штаны, как раз в то место куда он прижал обе руки, как бы удерживая «торчок» чтобы не выскочил. Заметив пристальный взгляд ведьмы, рыжий тут же отдёрнул руки от надоедливого «позорища» и поднял вверх, показывая пустые ладони. Кайсаю вдруг стало стыдно до безобразия, будто еги-баба поймала его на месте преступления, хотя это было совсем не то что она подумала. Он просто.… Ну, в общем, опять облажался.
Следующий раз Кайсай набрался смелости и решил подойти к проблеме с другой стороны.
– Апити, – обратился он к голой ведьме, как бы между прочим, нейтральным и абсолютно безразличным голосом, – а почему ты никогда не одеваешься? Тебе не холодно?
Он надеялся где-то в глубине души, что если вынудит одеться бесстыжую колдунью, то его ненавистный отросток, наверное, прекратит реагировать на еги-бабу. Но не тут-то было.
– Я у себя дома, гость. Как хочу, так и расхаживаю, – ответила дева также запросто и обыденно, – я всегда так хожу. Удобно и ничего не мешает. Сам попробуй, глядишь понравиться.
Какая бешеная муха укусила Кайсая, он тогда не знал, и после случившегося не мог объяснить, но толи из принципа, толи от безысходности тут же взял и разнагишался. Полностью. И как только в психе скинул с себя последний сапог, зашвырнув его с ноги в разросшиеся кусты и стараясь себя всего продемонстрировать с презренной ухмылкой, чтобы та подавилась его хозяйством, ну естественно в переносном смысле, как утомившийся «позор» его обмяк, повис, а чуть погодя и вовсе скукожился.