Современники Алехина предсказывали скорое умирание шахмат как исчерпавшей себя игры. Точнее, исчерпавшей себя считалась шахматная теория. Для предотвращения этой смерти предлагалось даже изменить правила. Так, Эм. Ласкер уверял, что шахматы ограниченны, что однажды все шахматные комбинации будут познаны, а массы любителей приобщатся ко всем тайнам игры. И вот тогда-то развитие шахмат закончится. Ласкер, а за ним и Х. Р. Капабланка заговорили о «ничейной смерти» шахмат, о необходимости пересмотра правил.
Но именно против такого преклонения перед теорией, перед уже прописанными и не раз игранными партиями, восставала русская шахматная школа в лице Чигорина и Алехина. «Ибо что такое «теоретическое» в шахматах, – восклицал Чигорин, – как не то, что можно встретить в учебниках и чего стараются придерживаться, раз не могут придумать чего-либо более сильного или равного, самобытного». Ему вторил и Алехин, осуждая пренебрежение к интуиции, к фантазии – к тому, что превращает шахматы в подлинное искусство, в творческий акт, без чего шахматы действительно мельчают. Но если Чигорин не сумел добиться наивысших шахматных результатов, если, оставаясь неподражаемым художником, автором красивых комбинаций и глубоких замыслов, он не обладал выдержкой и характером, необходимыми для побед в серьезных соревнованиях, то Алехин был признан и как художник, и как боец.
В противовес тем, кто находил удовлетворение исключительно в победе как таковой, Алехин видел цель игры в научных и художественных достижениях, которые ставят шахматы вровень с другими искусствами. Но, как всякий гений, он стремился к гармонии и мере, отнюдь не предлагая полностью заменить расчетливость фантазией, но стараясь уравновешивать одно другим. Его стиль характеризуется именно борьбой расчетливости с фантазией и фантазии с расчетливостью. Избыток как одного, так и другого он считал вредным и разрушительным. Эти качества влекут шахматиста совершенно в противоположных направлениях, а потому, по утверждению Алехина, «должны быть приведены в гармонию рассудочным здравым смыслом». И хотя он сетовал, что в его собственном случае фантазия действует более интенсивно и более властно, чем расчетливость, он сумел ее укротить и прийти к гармонии, необходимой для творчества и сопутствующей гению.