Хорошо помню день, когда мы познакомились с Габриэлем. Не был он тогда «Габриэлем», а был новым учителем истории господином Тирошем. Старичок учитель, который преподавал нам историю до конца шестого класса Иерусалимской национальной гимназии, умер в дни летних каникул, и в начале седьмого класса, после церемонии поминовения покойного, нам объявили, что в ближайшие дни к нам придет новый учитель. Несмотря на то, что мы были старше по возрасту, чем должны быть ученики седьмого класса, в нас все еще жило ребяческое любопытство к явлению, называемому – «новый учитель». Тем более, сказано было нам: учитель этот самый молодой среди преподавателей гимназии, большинство которых подошло к пенсионному возрасту, но продолжало работу, не желая уходить на пенсию.
Господин Тирош возник перед нами, и без всякого вступления и знакомства начал урок о Крестовых походах. Естественно, в первые минуты мы не вникали в его слова и тему, а лишь изучали его вид и стиль речи, которые далеки были от привычных. Осанка его был столь прямой, что, казалось, он подобен мечу, извлеченному из каких-то невидимых ножен. Загорелое лицо резко контрастировало с бледно-водянистым цветом кожи высоколобых учеников религиозных школ. «Где он так загорел?» – не давал нам покоя вопрос. На перемене мы пришли к выводу, что он только что вернулся из отпуска на море. Взгляд его был прямым, и зеленые глаза, ощутимо излучающие силу, полные жизни, просто гипнотизировали нас, отметая любую мягкотелость. Помнится, зеленый свет его глаз не давал покоя девушкам в классе, словно бы околдовав их, в то время как стиль его речи, которая была, по их мнению, жесткой и однозначной, как приговор суда, явно разочаровывал. Из первых впечатлений и слухов проистекало, что новый учитель речь свою не выплетает, а высекает слово за словом из груди, возвышающейся как скала, на которой высоко сидела голова. Полагали, что он двадцати или двадцати пяти лет. Оказалось, ему двадцать восемь, что разочаровало некоторых наших одноклассниц, которым такой возраст казался слишком старым для молодого привлекательного мужчины. Это не мешало им находить особое очарование в пробивающейся у него на висках седине. Было бы это в их силах, они, несомненно, оставили бы эти сединки, омолаживающие их владельца.