Она специально давала ему одно поручение за другим, часто вне его должностных обязанностей, ожидая, что уж на этот раз-то он сорвется, откажется, наконец, просто попросит помощи. Но он не делал этого, наоборот, он успешно в установленные ею сроки выполнял порученное и, каждый раз было полной неожиданностью для нее, никогда не повторялся, предлагал и аргументировано отстаивал свои предложения, с которыми она, понимая, что так будет лучше в первую очередь для нее, вынужденно соглашалась. Даже здесь, он был умнее и сильнее ее, называемой за глаза «шефиней», гордившейся своим всемогуществом и одновременно жутко боящейся допустить ошибку.
Ее год от года все сильнее раздражало, что к нему, тянулись за советами и поддержкой сотрудники, что он не отказывал им, спокойно, не повышая голоса, объяснял и учил, правил документы, защищал сотрудников, будучи убежденным в их правоте, от ее нападок.
Она не могла не понимать, что, даже организованная ею при поддержке Пустовойтова, его искусственная изоляция, не удалось в полном объеме, он по-прежнему был популярен, и к нему, как доносили ей, по-прежнему, правда с оглядкой, заходили сотрудники, он по-прежнему выполнял свои должностные обязанности.
Да, насладиться торжеством не удалось. Он спокойно, внешне невозмутимо выслушал все, что она отрепетировала бессонной ночью, поставил свою подпись на принесенный и давно заготовленный Элкой Цыгановой приказ.
Более того, он и здесь переиграл ее, отказавшись удовлетворить ее требование о сдаче полиса ДМС в связи с тем, что не был предупрежден об этом заранее, и, пообещав принести его после. Для нее, и в мыслях не державшей, что после всего происшедшего, он может появиться в офисе еще раз, это было полной неожиданностью.
Как неожиданным было и то, что на вырвавшееся у нее: – Всего доброго, – он, молча, встал, посмотрел куда-то поверх ее головы и голов Шарикова и Цыгановой, повернулся и с прямой спиной вышел, как всегда аккуратно прикрыв за собой дверь.
Да, торжества не было, она понимала, что все ее усилия оказались тщетными, расставание не вернуло ей душевное спокойствие, она уже не та «шефиня», которой она была до встречи с ним, что ощущения незавершенности, собственной ущербности, да, и, она вынуждена была признать это, ощущение беспокойства с ней останутся навсегда.