– А я не знаю, – ответил ребёнок.
– Если бы нет, если бы не подходило, мы бы так не касались.
Стемнело. Они лежали рядом, обнажённые. Только что утолённое желание пробудилось вновь – как только она приподнялась и изогнулась, задумчиво отыскивая что-то среди вороха одежды. Потом выпрямилась. Он вскочил и крепко обнял её за талию, прижался лицом к её животу, где крохотной розочкой цвёл пупок, и почувствовал, как вместе с дрожью горячая волна побежала по её телу. Она притихла…
Они опять принадлежали друг другу. Её глаза были прикрыты, а губы распахнуты – сквозь них прорывались тихие вздохи и всхлипы.
– Тебе больно?
– Нет.
– А что тогда?
Она не ответила, а он засмеялся радостно, спрашивая:
– Тебе подходит так?
– Да!
– Моя маленькая… моя маленькая…
Из-под её прикрытых век вытекла слезинка.
Она снова принялась что-то отыскивать среди одежды. Когда она наклонилась, все косточки ясно обозначились под кожей. В нём что-то сжалось, как от боли.
– Марта, кушай немножко, – произнёс он как будто не своим, сдавленным, голосом и положил горячую ладонь на её прохладную худенькую спину.
– М-м! – сделала она, выворачиваясь, как норовистая лошадка. – Ты жжёшься!
Тогда он быстро приподнялся, поцеловал её где-то между лопатками и снова откинулся на подушку.
– Чего? – спросила она, поворачивая к нему улыбающееся лицо.
Она приблизилась. Он обнял её, зарылся лицом в её волосы, дышал её запахами, её теплом, её нежностью.
– Марта! Марта! Марточка! Как мне теперь хорошо!
Зеркало вновь ослепительно вспыхнуло – и всё исчезло, точно затянутое дымом. Он стоял, оглушённый чувствами, опустив голову, не в силах справиться с собой.
– Ты послан для дела, – сказал Тот, отводя глаза, давая ему время. – Не грусти о ней, она будет твоей, но пока ещё она даже не родилась.
«Где она сейчас?» – хотелось ему спросить, но он знал, что Тот не ответит.
Потом им занялись другие, и больше не было времени предаваться грусти. Напротив, несмотря на неприятные моменты процедуры, он чувствовал переполнявшую его огромную радостную мощь. «Ты послан для дела!»
Я не могу отворить двери в своё завтрашнее изменение. Она… но её невозможно понять, как невозможно узнать её пристрастий. Я расплавляюсь от этой жары, от этого медового зноя… Я затвердеваю на холоде, мучаюсь под ударами ледяных снежинок. Я не знаю, как меня зовут и откуда я пришёл. Горечь-сладость, проклятие-вознесение, и только когда боль достигает апогея, вывернув меня наизнанку, сдавленный, сжатый со всех сторон, я забудусь – и забуду. Только тогда… но пока я ещё не могу отворить этой двери.