Я приезд его практически не помню. Помню только лысоватую голову моего боевого деда и большие восторженные глаза. О нем, кроме совместной нашей фотографии, в памяти больше ничего не осталось. Он исчез через неделю так же внезапно, как и сошел к нам с давно ушедшего поезда. Мама моя за всю свою жизнь так его и не простила.
Дом в Барнауле, где жила баба Фая, был жэковский, тридцатых годов постройки, разделенный на две семьи. Тогда, еще до войны, молодоженов заселили в большую половину верхней части дома, а меньшая, за стеной, досталась семье Пестеревых. Места у тех за стенкой было мало, только под спаленку. А внизу был подвал с крошечным окном, ниша его в потолок врезалась, в фундаментную часть стены. Вот там-то, в цокольной части дома, соседи в основном и обитали. Раньше так устраивался домострой.
К восьмидесятым годам этот дом давно уже перешел к жильцам. Тут-то они вволю и расстроили его – по-барски. Кухни, веранды, сараи, летники и даже банька – всем обзавелись.
С тех пор как баба Фая ушла с фабрики на пенсию, огород для нее стал смыслом жизни. Никогда не видел ее на посиделках с соседками на лавочке. Деятельная натура не позволяла ей никакой праздности и пустой траты времени. Жизнь ее, кажется, всегда крутилась вокруг конкретных целей. В своем одиночестве она всегда находила простые житейские радости. Загоралась ее душа ко всему – хоть суп варила, хоть уборку дома затевала, хоть на базаре торговала или что-то новое для себя открывала – про удобрения, про уход за растениями или приспособления для обработки почвы. Она даже зубы чистила с каким-то творческим подходом – макала палец в соль или в соду и торопливо их «драила». Вроде бы вредно кристаллами царапать, ан нет, зубы ее, как у молодой, сверкали.
После своей свадьбы я переехал в дальний район города. Когда я к ней прибыл в очередной раз в гости, баба Фая была в огороде – полола грядку моркови. Стояла на коленях, подложив дощечку, и дергала сорняк. Пальцы сновали быстро, играла, как на рояле, и дорожка устилалась сплошь зеленым ковриком. Ее сосредоточенность пропала, как только увидела меня. Она быстро поднялась и пошла навстречу.
– Сереженька, голубок, вот не ждала-то!
Ее еще моложавое, чистое от морщин лицо и глаза светились, будто зарницы.
– А я уж все серчаю о тебе – не пропал ли там, у черта на куличках? Не заели ли тебя там чужие-то? – приговаривала она, окинув меня проницательным взглядом.