И ничего-то её больше не интересовало, только бы успеть записать, только бы не упустить деталей, которые уж точно не были ни подсмотрены, ни заимствованы у других, а принадлежали лишь её воображению, создавая своеобразный, узнаваемый стиль сочинений. Окунаясь в блаженный омут словотворчества, Лиса теряла счёт времени и вообще не понимала ничего из окружающего мира. Её вытаскивали в неинтересную, нудную, совершенно чуждую ей действительность только настойчивые призывы желудка да Нулечка или Ленон.
Здоровье Василисы стало понемногу налаживаться, но вставал вопрос – где брать деньги на жизнь? Что-то она получала в виде авторских за прошлые публикации, инвалидную мелочь подбрасывал собес, но этого не хватало. И тут ей помог бывший пациент доктора Карелина, литератор. Хотя звали его Александром Сергеевичем, писал он сущую ерунду, называя свои опусы минимализмом. С тематикой определиться было трудно: сплошной винегрет, байки вперемешку с баснями. При этом умудрялся печататься в литературных журналах и получал к тому же помощь от благотворительных фондов. Он пристроил два рассказа Василисы в калмыцкий журнал «Рассвет в степи», потом научил правильно составлять документы для получения грантов, да сам с этими документами и бегал. Александр Сергеевич гордился своим покровительством, но, благо, жил одними писательскими интересами, ухаживанием не докучал.
Правда, существовал один неприкосновенный запас, о котором Лиса никогда не вспоминала. В старой, но крепкой деревянной шкатулке с живописным морским пейзажем на крышке – под Айвазовского – завёрнутые в скользкий шёлк, хранились фамильные драгоценности. Они появились у Лисы после смерти матери, Степаниды Андреевны, и лежали в тайничке бывшей детской. А до этого – в селении Прудок, под Гомелем, откуда мать была родом.
Среди прочих перстней и колец, почерневших от времени серёжек, – выделялся массивный перстень с чеканкой в виде шестиконечной звезды и полумесяца. Он имел давнюю и малоправдоподобную историю, связанную с гетманом Мазепой. Перстень лежал в отдельной сафьяновой коробочке с выдавленной на крышке монограммой из переплетённых змеями букв «IM».
Как он попал в их семью, Василиса не запомнила. Что-то такое мерещилось из ранних детских воспоминаний, когда ещё бабушка изредка навещала родной Прудок, «дорогие могилки» и, возвращаясь домой, каждый раз «починала згадувати про дівчину, яку забрали