***
Когда Тагоэль думает о Кьярвале, Северный Замок покрывается снегом. Изнутри. Все перила лестниц им усыпаны в ночи. Тагоэль думает, что, быть может, зря он так ненавидит Север… Ненавидит, даже не зная – не побывав на Южной Стороне ни разу, и ни разу не увидев ни глаз короля Юга, ни услышав его голоса.
Тагоэль знает, что они с Бранд-Кьярвалем почти ровесники, оба одинаково молоды и наверняка оба одинаково напуганы свалившейся на них властью и ответственностью за целое Королевство. Но также они оба – истинные сыны своих отцов. Те ненавидели друг друга всем сердцем, вели войны на протяжении многих лет. Но сегодня Тагоэль, как и многие дни ранее, размышлял о том, что, быть может, Север и Юг не такие уж и разные? Подданные Южного Королевства ненавидят Кьярваля за его неоправданную, необъяснимую жестокость – а подданные Северного Королевства ненавидит своего короля за его холодность. Семья Кьярваля мертва, как и семья Тагоэля; южане только и делают, что пытаются выжить в условиях жестокой, жгучей пустыни, среди невообразимо запредельных налогов и постоянных сборов на очередное сражение; северяне замерзают в такой же бездушной пустыне, только уже ледяной – солнце здесь не греет, животные и птицы давным-давно покинули эти места, есть только скованные морозом деревья – и скованный льдом в стальную цепь Торджилс у самой границы Королевства. Говорят, Кьярваль прячет чудовище в подвалах своего замка… Тагоэль же прячет все эти свои размышления о Юге, на людях оставаясь по-прежнему равнодушным к чужим бедам, и презрительно кривя губы при одном лишь упоминании рода Брандов.
– Ваше Величество, не извольте выходить в коридоры, все завалено снегом. Все лестницы во льду… Мы убираем, но пока не успеваем; с потолка сыпет нынче пуще обычного.
– Да-да, спасибо, – отвечает Тагоэль слуге, даже не обернувшись.
И, как только тяжелая деревянная дверь, расписанная тонкими узорами, захлопывается, Таголь опускает свой взгляд на свиток, что раскрыт на столе; письмо, которое столько дней остается неоконченным, и которое столько раз было смято и выброшено прочь – и начато на следующий же день снова… Оно похоже больше на отчаянный, жалкий зов о мире. Длинная, витиеватая вязь раскосых строк, обрывающихся будто на полуслове, покрывается инеем, стоит Тагоэлю лишь сесть и пробежаться глазами по поверхности белого свитка; перо прилипает к гладкой оледеневшей поверхности письма, покрывшейся инеем за секунды.