В этот раз они ругались в спальне, закрыв за собой дверь, приглушив голоса, ведь маленькая Софийка была в соседней комнате. Ссорились они вроде тихо, но с каждым пройденным барьером голоса их становились все ожесточенней, неистовей, яростней, и постепенно они перешли на крик.
Никто из них не смотрел в сторону закрытой двери, за которой дрожащая Софийка слышала, как ругаются мама и папа. Давно забыв о приличиях и о том, что они культурные, интеллигентные люди и надо сдерживаться, Раевские поливали друг друга грязными оскорблениями. И в них снова не было мата, но было другое, что гораздо хуже – унижение друг друга, методичное нанесение уколов по болевым точкам, то, что страшнее откровенных уколов – попытка растоптать личность и человеческое достоинство, которые противники даже в самой жестокой ссоре все-таки пытаются сохранить.
Но здесь ни о каком сохранении не было и речи: переступив через определенную границу, супруги пытались нанести друг другу удар побольней.
Это были страшные, болезненные удары, настоящие раны, оставляющие после себя выжженную пустыню там, где когда-то была душа. И становилось понятно: в тех местах, где взрывная волна задела обнаженные, окровавленные нервы, уже никогда ничего не появится, кроме злости, ярости, нена- висти…
В какой-то момент Раевский перешел черту. Одно из оскорблений было особенно ужасным – таким ужасным, что рука жены взметнулась вверх. На щеке супруга вспыхнул красноватый след от пощечины.
Толкнув в ответ женщину в плечо кулаком, он отбросил ее с такой силой, что, не удержавшись на ногах, она сползла по стенке, медленно оседая вниз как размазанное мыльное пятно, растекающееся по грязной воде. Самое страшное в этом было то, что именно в этот момент Софийка, приоткрыв дверь, все увидела. Не выдержав, она пулей вылетела из комнаты, пронеслась по коридору и выскочила наружу, на удивление легко справившись с тяжелой входной дверью – страшная, всегда пугавшая ее, она оказалась менее ужасной, чем то, что произошло в спальне родителей.
Подогнув под себя ноги, в состоянии полного шока Раевская сидела на полу. Все вокруг нее словно накрыл стеклянный купол, не пропускающий воздух, время начало течь медленно, очень медленно, как на кинопленке. Она была в каком-то ступоре. И понимала, что это уже навсегда.