Ченца меж тем ловко перепеленала меня и проговорила, обращаясь к суровой даме:
– Ваша дочка просто прелестна, домина Катарина! Ей сегодня исполнился ровно годик, а выглядит она гораздо старше и смышленее своего возраста.
– Глупости, Ченца! – резко бросила домина Катарина. – Эта девочка умственно отсталая, и я даже рада, что мой почтенный супруг не увидел ее. – Что и говорить, ведь она родилась в черный день, день гнева и скорби. Сама посуди – ей уже сравнялся год, а она не умеет даже стоять! Одно хорошо – волосы на голове у нее темные, как у мужа, а если б она, подобно ее братьям, родилась белокурой, давно б ей было место в выгребной яме!
– Побойтесь Спящего, домина Катарина! – испуганно воскликнула Ченца и прижала меня к своей груди. – Статочное ли это дело: топить младенца в выгребной яме!
– Такова наша жизнь, – пожав плечами, сказала домина Катарина. – Особенно, если это жизнь рода Азиттизи, частью коего я стала, выйдя замуж за мессире Томмазо. Мой великий супруг и его родня были весьма щепетильны в вопросах чистоты крови. Какой позор я пережила, когда он хотел отправить меня в отдаленный кастильон, прочь от глаз, ибо Франко и Фичино оказались белокурыми! До сих пор золовки тычут мне в глаза этой проклятой белокуростью, ведь и мессире, и я – черноволосы! Никогда не забуду, как проходила испытание на верность крови перед всей родней, чтобы доказать, что я не прижила Франко и Фичино от какого-нибудь белобрысого прощелыги!
– О, домина Катарина, да помилует вас Спящий, разве можно было усомниться в вашей честности!
– И тем не менее, – моя мать стиснула кулаки. – Они усомнились. Более того, они просто ждали, что я откажусь от испытания. Но я поклялась на Санта-Либре, что невинна и смогла пройти босиком по раскаленным угольям, что видели много свидетелей. Я никогда не забуду их разочарованные рожи! Мессире Томмазо признал своими сыновей, а насчет их белокурости мне сказала свекровь, что, быть может, кто-то сглазил их. Беловолосой же девочке не место в роду Азиттизи! Это страшный позор, и я, клянусь Санта-Либрой, утопила бы ее!
Глаза домины Катарины при этих словах полыхнули жутким гневом. Мне показалось, она даже жалеет, что все-таки не утопила меня, и я заплакала, прижимаясь к мягкой груди Ченцы.
– Мамма-мамма! – пролепетала я.