Я была на грани обморока. Сейчас я выставлю себя полной дурой.
Сестры Ана и Бернадетт стояли у занавеса. Вдруг я почувствовала, как кто-то взял меня за руку, оглянулась и обнаружила не кого-нибудь, а Луизу!
– Я… я не могу. – Голос ее панически дрожал.
Сестра Ана подошла к нам:
– Что случилось? Луиза, дитя мое, ты заболела?
– Я не могу. Я не могу это сделать. – Луиза начала дергать бумажную бахрому на своих ангельских крыльях. – Я задыхаюсь.
– Ерунда! – заявила сестра Ана; матушка Софи в это время стояла в дверях, приветствовала гостей и показывала им места. – Это всего лишь нервы. Страх перед выступлением. Обычное дело. Все будет нормально, когда начнется спектакль. А теперь, дитя мое, дыши глубже.
Происходит ли то же самое и со мной? Нервы? Если так, то мои вели себя лучше, чем Луизины. Та, казалось, была готова сорвать с себя блестевшие мишурой крылья и мантию, словно они жгли ей тело огнем.
– Нет! Я не могу. Не буду! – Луиза расплакалась.
– Святая Дева, спаси нас! – Сестра Ана обняла ее, переглянувшись с сестрой Бернадетт, лицо которой стало похоже на грозовую тучу. – И что нам теперь делать?
– Я… я могу помочь, – прошептала я; наступила тишина, прерываемая всхлипами Луизы. – Я могу выступить, – повторила я, на этот раз громче. – Я знаю ее реплики и могу сыграть архангела.
При этих моих словах ощущение удушья исчезло, уступив место внезапному приливу жизненных сил.
Сестра Бернадетт проворчала:
– Какой у нас выбор? Переодевайте Сару в костюм. Живо.
Сняв с себя пастуший наряд, я облачилась в мантию и нацепила крылья. Мантия была подогнана под пышное тело Луизы и слишком свободна для меня – нужно было проявлять осторожность, чтобы не запутаться в подоле. Крылья спускались почти до талии, приходилось старательно расправлять узкие плечи, чтобы приподнимать их. Когда я заняла свое место, сестра Бернадетт пронзила меня строгим взглядом.
– Смотри не опозорь нас, – напутствовала она, я же услышала эхо слов моей матери, сказанных в тот день, когда та решила отослать меня в пансион.
Сестра Бернадетт отдернула занавес, и передо мной открылось обширное пространство темноты.
Я почувствовала себя так, будто стою на краю пропасти. Пьеса началась. Мари, теперь одетая пастушком, торопливо произнесла мои строчки и потащила Цезаря к девочке, игравшей роль слепого Товии, которого должен был чудесным образом исцелить ангел. В массе анонимных лиц за сценой я искала знакомые, стремясь обрести в них опору. Мантия, сшитая из льняной ткани, казалась каменной, а крылья устрашающе заваливались набок, как раздуваемые ветром паруса галеона.